Не всегда ад такой, каким мы его видим.

[Летучий Крыс]

Внутpенняя пуля в тысячу кpат хуже чеченской Внутpянняя пуля в сотню кpат хуже блаватской Искоpка подземного огня бьет насквозь Бpоню любых миpовоззpений, Веpу в пpавоту своих высоких стpемлений Точно в сеpдце, где засела падла - я...

В Аду поводы и гости
Птица синяя на завтpак
В Аду пpаздники и тосты
Стpелки, белки, фотокадpы.
Чтобы все, блин, получилось,
Чтобы солнышко светилось,
Чтобы родина цвела -
Только б главное до дна!

Философские болота
Одиночеством об стенку
Откpовенья до икоты
С гоpдостью снимают пенку
С забpодившего ваpенья
Пониманья, уваженья
Вечной дpужбы и любви
Суеты да маеты... А


Выше потолков
Бездомный плачет светлый дом наш
Тишиной. И пpочтена скpижаль -
Печаль о том что мы когда-то были...
И не отданы долги,
И пеплом шапка в сере кpаж
День пpошел как не было...
Hе поговоpили...

Бесам тоже кушать нужно
И поэтому show must go on
Где весело и скучно
Уйма новых лиц, имен.
И сеpий по кpугам, по кpугу
В мыльных Треблинках досуга
С пустотою пустота
Делилась чем-то до утpа

Иллюзорная свобода
Сквознячком тьмы чеpных дыр
Hас встpетит ласково у входа
В дивный новый, новый миp,
В аттpакционы подсознания,
Добpовольно в цемент зданья.
С новосельем, камень - хлебом,
И пpочь уходят этажи от неба.

Выше потолков
Бездомный плачет светлый дом наш
Тишиной. И пpочтена скpижаль -
Печаль о том что мы когда-то были...
И не отданы долги,
И пеплом шапка в сере кpаж
Год пpошел как не было...
Hе поговоpили...

Hа гpуди pвались pубахи,
Кулаки стучали. Пьяная слеза -
За что ж так? Стpахи в нас смотpели
Смеpтью из под колеса
Часов. А мы "не виноваты,
Мы ж в поpядке, мы бы pады,
Hо миp свели с ума вpаги.
Они такие мудаки...

Ах, если б было все иначе -
Пеpеигpать, не умиpать,
Ах если бы нашелся мальчик
За нас, гадов, воевать..."
Так сослагательно летали,
Веpили и побеждали,
Так стусовались навсегда,
Чтоб не закончилась игpа,

Где под ногами клетки поля,
В бой ведет с небес pука.
Hо новый ход, как наша воля,
И чеpный лак, как знак вpага
Мы в землю падали словами -
Hе пpоpасти и соpняками.
Какая смеpть еще нам, ад
Все здесь, мы сами себе Ад! И

Выше потолков
Бездомный плачет светлый дом наш
Тишиной. И пpочтена скpижаль -
Печаль о том что мы когда-то были...
И не отданы долги,
И пеплом шапка в сере кpаж
Жизнь пpошла как не было...
Hе поговоpили...



Маленькие глазки смотрят на песок
видят лишь разруху и войны росток
видят только ужас крики и пальбу
смотрят и внимают жизни всю беду

ничего святого в душах уже нет
подготовка к смерти молодости бред
подготовка к боли к страшному суду
скоро грянет время начинать борьбу

маленькие глазки вот уже совсем
верят что им сказки были не за чем
верят что по жизни нет иной судьбы
без единой мысли горестной вины

травка зеленеет солнышко блестит
но не для той твари что в песок глядит
стоит ли бороться против всей х**ни
ведь ты точно знаешь что таков и ты



Авторы: Александр Непомнящий - Ад (1999)
Каин Л. - Маленькие глазки (Альбом - "Долог Путь", совместно с группой "На Взлет")
P.S. Разве это не показатель Ада?

@темы: Код доступа в Небеса

---

Песни

[Нуремхет]

Вот эти мне показались в тему.

1) Мартиэль - Выбор

Сдается мне, песня от имени Люцифера. Наверное, после "Потерянного рая" такое впечатление.



2) Мартиэль - Тысяча лет

Опять же о Люцифере...



3) Мартиэль - Бедненький демон

Юмор

@темы: Код доступа в Небеса

---

Ледяной мир

[Нуремхет]

Название: Ледяной мир
Автор: Лоринга
Бета: собственная совесть
Рейтинг: НЦа
Пейринг: демоница Восьмого Круга/инкуб
Жанр: драма
Описание: Кания, Восьмой Круг Ада, прибежище тех, кто по доброй воле служит Преисподней и сражается в ее легионах. Тех, для кого не пустой звук понятия верности, долга и чести. Земля надежд и страхов... этот ледяной мир...
От автора: мой Ад - своеобразное смешение Преисподней Данте и Преисподней Евгения Нечаева из романа "Сын Люцифера". Надеюсь, смесь получилась не слишком гремучей... Продолжение в комментарии (длина сообщения превышает допустимую, понимаешь...)

взболтать смесь

- Да, господин. Я обещаю, что этого больше не повторится. – Фолья Фергана приложила правую ладонь к сердцу и поклонилась в пояс.
- Все виновные наказаны, я полагаю. – Голос Вельзевула, главного полководца Ада и сподвижника Люцифера, громовыми раскатами отдавался от сводчатого потолка приемного зала.
- Мятежники сосланы на Первый Круг, где им предстоит несколько тысяч лет быть в услужении у бесов. После этого они смогут подняться выше, но дальше Пятого Круга ход им будет закрыт.
- Ну, что ж… - Полководец мерил широкими шагами зал. – Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, Фолья.
- Для меня величайшая честь служить Светоносному Князю, - снова поклонилась демоница.
- А, раз дело с мятежниками улажено, не желаешь ли полюбоваться казнью, которую я сегодня устраиваю?
- Казнью?
- Наказанием одного демона, возомнившего о себе невесть что.
- Это будет занятно, - чуть улыбнулась Фолья.
Казней и пыток на своем веку она видела столько, сколько не каждый палач видит, и особенного интереса к кровавым расправам не питала, но отказывать вышестоящему почла глупостью, да и просто проявлением неуважения.
Прислуживающий адскому полководцу мертвец (жена Вельзевула была одной из самых известных некроманток Преисподней) поклонился Фолье и жестом пригласил ее идти за ним. Фергана вслед за хозяином дома спустилась на нижние этажи дворца, в подземелья, известные своими тюрьмами и пыточными камерами. Побывай здесь человеческий палач, он поднабрался бы такого опыта, что цены бы ему не было и равных в ремесле нашлось бы немного. Если бы он не умер от разрыва сердца, конечно.
Полусгнивший труп, прихрамывая, вел Фергану по мрачным коридорам, не освещаемым ничем, и Фолье помогало идти только ночное зрение. Впереди грузно топал Вельзевул, даже в собственном доме не снимающий кольчуги. Что это – привычка или дань осторожности? Он и без кольчуги не сильно-то уязвим. Или тот демон, «слишком много на себя взявший», настолько опасен.
- И к какому же Кругу принадлежит твой пленник? – полюбопытствовала Фергана.
- Пятый.
- Он инкуб, что ли?
- Да.
Воин, привыкший больше действовать, чем говорить, Вельзевул никогда не отличался многословностью.
- Мы пришли.
Мертвец остановился, неловко склоняясь, пропуская господ в одну из вырубленных в скале пещер. Как только Фергана и ее спутник ступили в пещеру, зажегся яркий свет. Фолья почти не почувствовала, что появился новый источник освещения, а вот для пленника пещеры, свет, похоже, оказался не самым приятным сюрпризом. По крайней мере, он зажмурился.
Фергана с вялой заинтересованностью разглядывала прикованного к стене мужчину. Высокий, загорелый, черноволосый и черноглазый, мускулистый, обаятельный, как все инкубы, полностью обнаженный. Когда глаза его привыкли к свету и он перестал щуриться, то взглянул на Фолью с надеждой, словно прося освободить его. Красивые черные глаза молили ее о снисхождении. Ее, а не Вельзевула. Фолья мысленно улыбнулась.
- В чем его вина?
- А в чем может заключаться вина такого, как он? – хохотнул адский полководец. – Этот молодчик совратил мою жену.
- Но его за это хвалить нужно, - улыбнулась Фолья. – Он хорошо выполняет свои обязанности и относится к ним с подобающим рвением.
- В его обязанности входит добыча душ для пополнения активов Ада. Он спит с женщинами, чтобы получать жизненные силы, за счет которых живет, и чтобы растлевать их души, заставлять мучиться от терзаний совести и тем самым сводить ниже и ниже в Преисподнюю. А если он спит с бессмертной, той, у кого ему ни силу, ни душу не забрать, – это не выполнение обязанностей, а личная прихоть. Не мне объяснять тебе разницу, Фолья.
- Хм… А разве он не имеет права на личные предпочтения?
- Только не с моей женой.
- И как ты собираешься наказать его?
- Вырву сердце и сброшу на Первый Круг, туда, где сейчас твои мятежники. Там ему самое место. Глядишь, и пыл поумерит.
Инкубу такая перспектива определенно не понравилась. Он прикусил губу, искоса глянув на Фолью. Фергана поняла, что на нее сейчас направлено все обаяние демона, отнюдь не желающего отправляться на Первый Круг и носить дрова к котлам, в которых варились грешники.
- А знаешь, господин… Пожалуй, я могла бы придумать ему лучшую казнь, чем то, что предлагаешь ты. Отдай мне этого инкуба, и клянусь – больше ты о нем не услышишь. Я умею управляться с непокорными, и Двадцать Девятый мой Легион – лучший тому пример.
Инкуб, видимо, поняв, что на сей раз ему повезло, улыбнулся ей одной из самых обаятельных улыбок, что Фергана когда-либо видела.
- Ты заслужила мое доверие, Фолья, поэтому забирай его. И накажи так, как он того заслуживает.
- Не сомневайся, господин, - слегка поклонилась демоница.
- Мой слуга проводит тебя к порталу на Восьмой Круг.
- Спасибо, господин, но мне нет нужды утруждать тебя и твоих слуг. Я могу идти сквозь пространство, поэтому, право же, не стоит так обо мне печься.
Вельзевул беззлобно усмехнулся.
- Где ты научилась так складно говорить, Фергана?
- Не пристало мне общаться с господином так, как с легионерами. Спасибо за то, что позволил забрать этого инкуба.
Огненная плеть – любимое и самое сильное оружие Ферганы, подобного которому не было ни у кого в Аду (а что было, являлось всего лишь жалким слепком с оригинала), - золотой линией прочертила воздух, ударила в скалу, вместе с куском породы выбив вмурованную цепь, что держала руку инкуба. Еще три удара, нанесенных меньше, чем за миг, - и демон был свободен. Опершись о стену, чтобы не упасть, он благодарно улыбнулся Фолье, одним взглядом обещая исполнение всех желаний и жаркую признательность со своей стороны.
Его признательность Фолье была побоку, желания она умела исполнять не хуже него, но все равно ей стало приятно от этой улыбки.


Кания, Восьмой Круг – главный полигон Ада. Подавляющее большинство строений здесь – один огромный военный комплекс, где муштруются и проходят жесткий отбор воины адских Легионов. Это мир льда и вечного холода, мир, где согреться невозможно даже у жаркого камина. Обитатели Восьмого Круга – демоны и люди, обязавшиеся служить Преисподней по доброй воле, не из страха, не потому, что иначе нельзя, а по собственному желанию решившие сражаться в армии Ада. Уйти отсюда можно, и никто за это не упрекнет, не станет преследовать, превращая жизнь в кошмар. Никто.
Кроме совести.
И потерянной чести.
Это для бесов и чертей слово «честь» - пустой звук. Демоны от Пятого Круга знают цену этим понятиям, а Преисподняя начинается с Пятого Круга, остальное – мусор, без которого, к сожалению, не обойтись.
Фолья, дочь Азазеля, перешла на Восьмой Круг по собственному желанию, как и все здесь. Она не видела для себя иного смысла жизни, кроме верной службы Падшим, властителям и первым обитателям Преисподней, которые смогли превратить огненную бездну, куда их низвергли, в более-менее пригодное для жизни место. Падшим, в числе которых был ее отец. И Вельзевул. И Люцифер.
Когда она впервые увидела Люцифера, в глазах помутилось. Казалось, даже она, дочь Падшего ангела, не в силах лицезреть что-либо настолько прекрасное, что уж говорить о демонах низших уровней и простых смертных. И Фолья повалилась на колени, клянясь себе, что всю жизнь посвятит ему, будет верной слугой и надежной опорой, потому что допустить или замыслить что-либо против этого существа представлялось ей немыслимым, смерти подобным.
С тех пор она ни перед кем не становилась на колени, признавая над собой только одного господина. Возможно, это была влюбленность, экстатическая, фанатичная, Фергана не знала. Да и не пыталась никогда разобрать свое чувство на составляющие, изучить его пристально, как изучала все остальные, обладая от рождения аналитическим складом ума. Она просто была – для него.
Со временем чувство не охладело, но преобразовалось ее природной флегматичностью в спокойную и твердую преданность. Привыкшая больше полагаться на разум, Фолья поняла, что трон Преисподней должен остаться за Люцифером, ибо никто другой не сможет лучше него управлять всей этой огромной системой, им же организованной и запущенной.
И мятежников, которые осмеливались покушаться на существующую власть, Фергана карала немилосердно, да и вообще мало к кому испытывала снисхождение. Этот инкуб – один из немногих.
Фолья отошла от окна, за которым беспрерывная метель превратилась в вялый снегопад, и обернулась к инкубу, что, завернувшись в ее плащ, сидел на диване и расслабленно улыбался, откинув голову на спинку. Вьющиеся темные волосы чуть ниже плеч расплескались по бархату покрывала, черные глаза были полуприкрыты, но Фергана не сомневалась, что краем глаза инкуб следит за ней.
Подошла ближе и опустилась на диван рядом с ним, перекинув ногу за ногу. Демон поднял голову, посмотрел ей в лицо и улыбнулся еще шире.
- Не могу выразить, как я благодарен тебе, моя госпожа. Если бы не твое милосердие, я был бы сейчас помощником бесов на Первом Круге.
Горячие губы дотронулись до ее запястья. Фергана потянулась к низкому столику на изогнутых ножках и разлила по кубкам вино. Подала чашу инкубу.
- Здесь холодно. Это поможет тебе согреться.
- Спасибо, госпожа.
Он отпил немного и поставил кубок обратно на стол. Вино Преисподней опьяняло с двух глотков, и демон знал меру.
- Как твое имя, инкуб?
- Альнаяр, госпожа.
- И зачем же ты, Альнаяр, затащил в постель супругу Вельзевула, второго демона в Аду, к тому же, не отличающегося лояльностью? Неужели не знал, что он может разгневаться?
- Знал, - улыбнулся инкуб, чуть тряхнув головой. – Но почему бы не рискнуть, если дело того стоит.
- И как тебе Вельзевулова супруга? Стоила она такого риска? – чуть насмешливо спросила Фолья.
- Определенно стоила. – Он посмотрел ей в глаза, все так же обворожительно улыбаясь. – Если бы у меня был выбор: попытаться соблазнить ее снова или отказаться от этой затеи, я, несомненно, снова поступил бы так же.
- И снова оказался бы прикован к скале, а там и сброшен на Первый Круг. Вряд ли бы я пришла заступиться за тебя во второй раз.
- Я очень удачлив, госпожа. Кто знает, если бы мне удалось покорить твое сердце, возможно, ты пришла бы во второй раз. И в третий… - Он говорил мягко, напевно, словно читая заклинание, и слова его не раздражали. Демоница отметила, что Альнаяр ей, скорее, нравится, чем вызывает отторжение, и она милостиво спустила ему невольную дерзость.
- Просто я считаю, что у бесов и так достаточно помощников, - усмехнулась Фолья. – Если учесть, что к ним отправился мой Двадцать Девятый Легион.
- Это большая потеря, госпожа. Я сочувствую. – Альнаяр чуть склонил голову. – Но ни одна потеря не заслуживает скорби такой чудесной женщины.
- Не льсти мне, - слабо улыбнулась демоница. – Я не так молода, чтобы повестись на чары инкуба.
- А мне не с руки тебя очаровывать, госпожа.
Фолья поднялась с дивана, снова подошла к окну, глядя на снегопад, укрывающий широкое поле внизу. На этом поле она проводила испытания своих воинов. Или следила из окна за ними, доверяя военачальникам пониже рангом. Потеря одного из Легионов, не так, одного из ЛУЧШИХ ее Легионов, жгла сердце. Может быть, через несколько дней злость и горечь улягутся, через несколько месяцев – успокоятся, а через года она и не вспомнит о предательстве, лишь иногда в череде прочих мыслей замечая эту. Но сейчас внутри все клокотало.
Она никогда не показывала истинных чувств. Мало кто знал, какой силы свирепость таится под маской безмятежности и неколебимого спокойствия. Фолья ни разу не вышла из себя настолько, чтобы показать истинное свое лицо. Может быть, взрыв ярости в ее исполнении смотрелся бы эффектно, однако когда-нибудь бешенство перегорело бы и она бы осталась… беззащитной. А так бушующее внутри пламя, стискиваемое стальными обручами воли, давало гораздо больший эффект, заставляя всех, кто ее видел, трепетать. Всех.
Кроме этого инкуба.
Альнаяр сидел неподвижно, разглядывая ее с немым восхищением, словно любуясь алебастрово-белой кожей в свете канделябров. Фолья не шевельнулась и не воспротивилась, когда он вдруг подхватился с дивана и подошел к ней сзади, положив руки ей на плечи.
- Ты прекрасна, госпожа… - прошептал, едва касаясь губами ее уха. – Посмотри вокруг, на этот ледяной, унылый мир. Почему такая женщина, как ты, вынуждена жить в таком месте?
- Потому что такова моя судьба, Альнаяр, - ровно ответила Фергана. – Не так уж Кания уныла, как тебе кажется. Здесь тоже бывает солнце, а снег под его лучами выглядит очень красиво. Насколько я знаю, на Пятом Круге солнце тоже нечастый гость.
- Но Стигия не так холодна.
- Зато там постоянно гроза и на улицу нельзя выйти без того, чтобы не промокнуть до нитки. И вообще, Альнаяр, - она чуть обернулась к нему, - если ты собрался меня соблазнить, начать с разговора о погоде – не лучший способ.
Инкуб негромко рассмеялся, зарывшись лицом в ее волосы.
- Ты сообразительна, госпожа.
- Если бы я не была сообразительной, не смогла бы разгадать заговор моих…
- Забудь, госпожа. – Он мягко погладил ее обнаженные плечи. – Забудь и живи дальше. Эти предатели не стоят твоих переживаний.
Тепло его ладоней как-то странно действовало на нее. Возможно, потому что в этом ледяном мире ей действительно не хватало тепла и даже камин не позволял в полной мере согреться. Фергана откинула голову ему на плечо, позволяя его рукам скользить по коже, разминая мышцы, снимая усталость.
- Ты просто очень утомлена, госпожа, - вливался в уши его шепот. – Слишком утомлена своими обязанностями, переживаниями из-за поводу предательства, этим вечным холодом, среди которого живешь. Тебе нужно отвлечься.
Осторожная рука отвела ей волосы, и горячие губы прижались к жилке у основания шеи. Фолья прикрыла глаза. Может быть, ей и следовало его остановить, но не было ни сил, ни желания. Да и с какой стати? Разве она не заслужила капельку тепла среди вечного холода?
Его губы легкими поцелуями проводили дорожку от ее шеи к плечу. Фолья улыбнулась про себя, когда ладонь инкуба легла на ее веки.
- Не смотри, госпожа. Не смотри на этот снег.
Мягко и ненавязчиво он взял ее за руку, словно приглашая идти с ним, и Фергана подчинилась, отходя от окна.
- Теперь, когда вокруг нет снега, можешь открывать глаза, госпожа.
Взору Фольи предстала спальня, куда Альнаяр увел ее из гостиной.
- Не слишком ли много ты себе позволяешь, инкуб? – спросила она больше добродушно, чем разгневанно.
- Ты сама остановишь меня, госпожа, когда тебе станет неприятно.
Ну, что ж… следовало признать, что это были мудрые слова и ему удалось избежать ее раздражения и не вызвать возмущения.
Легонько, едва проводя кончиками пальцев, он гладил ее волосы, и от этой невинной ласки Фергане захотелось закрыть глаза и уткнуться лицом ему в плечо. Проклятый инкуб… Может быть, он и сумеет разбить ее холодную сдержанность в эту ночь, но об этом, кроме них двоих никто не узнает. И потом – почему бы не сделать себе приятное. Возможно, это действительно ее утешит и она не пойдет казнить всех подряд.
Подушечки пальцев, дразня едва ощутимыми прикосновениями, прошлись по ее шее, приподняли подбородок, и Фергана ждала, что Альнаяр ее поцелует, но он только мазнул губами по щеке, чуть коснувшись языком. Фолья почувствовала себя обманутой, резко обернулась, но вместо его губ до ее рта дотронулась подушечка пальца.
- Не стоит спешить, госпожа. Удовольствие куда сильнее, когда его приходится ждать.
- Не учи меня, инкуб.
- И не думал, госпожа. – Язык вытанцовывает в пульсирующей впадинке горла. Руки Ферганы сами тянутся к Альнаяру, обвивают шею, путаясь пальцами в черных вьющихся прядях. Фолья чувствует, как твердеют соски под плотной бархатной тканью, как сохнет во рту. Сколько лет она никого не допускала до своего тела, закованная в панцирь отчуждения. Да и не хотелось никогда, если признаться. А сейчас словно почувствовала, как изголодалась. По горячим губам, исследующим ее шею, по рукам, под которыми согревалась кожа, по ласкам, от которых по телу бежали маленькие костерки.
Уверенная рука вынула украшенную крупным жемчугом заколку из ее волос.
- Так ты гораздо красивее, госпожа.
Темные пряди упали шелковой волной, закрыли лопатки. Фолья повела плечами, отбрасывая волосы за спину.
- Что ты на меня так смотришь, инкуб?
- Ты прекрасна, госпожа. Я никогда еще не встречал женщины, красота которой способна была бы соперничать с красотой Лилит, Королевы суккубов.
Фолья не ответила. Она принимала такие комплименты как должное. Как выглядит, демоница знала и сама. И не обольщалась насчет своей внешности. Идеально правильные черты – не более того. Она могла бы придать своему лицу и телу какой угодно облик, но этот устраивал ее больше остальных, выделяя среди демониц, выглядевших словно само совершенство.
Когда он вновь приблизился к ней, положив ладони на плечи, Фолья уже чувствовала, что последует. Прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя. Ощутила, как горячий язык нежными, едва заметными касаниями исследует линию ее губ, не размыкая их, но заставляя Фолью разомкнуть самой, потому что не пожелать большего, чувствуя эти прикосновения, было невозможно.
Долгожданный поцелуй вымыл из головы все посторонние мысли. И о воинах-предателях, и о том, что теперь придется набирать новый легион, и о том, что Зеркало Судеб лучше перепрятать подальше и поставить защиту понадежней – все. Руки инкуба неспешно заскользили по ее телу, вниз, к бедрам, легонько надавливая. И Фергана обвила руками его шею, непроизвольно дернув бедрами навстречу. Ощутила его напряжение и тихонько рассмеялась ему в губы. Почувствовала его улыбку…
Чуть отстранилась, прижимаясь губами к шее, дотрагиваясь кончиком языка до пульсирующей жилки. Альнаяр не препятствовал, но, когда Фолья потянулась к застежке своего плаща, который дала ему недавно, мягко отвел ее руку.
- Подожди, госпожа. Обещаю, тебе не придется жалеть.
Фолья довольно прижмурила глаза от ласк его языка, легких, невесомых и одновременно будящих внутри постепенно набирающий силу пожар.
Он чуть притронулся к застежке платья на ее груди, целуя выступающие косточки ключиц. Не расстегнул, скользнув ладонью чуть ниже, сжав налившийся сосок. Легонько потер между пальцами, так что Фолья невольно облизала пересохшие губы…
… Тяжелой и не нужной более преградой падает к ногам платье из плотного бархата. В спальне холодно: здесь нет камина, и от ледяных ветров Кании не спасает даже адское пламя, бушующее в крови.
Альнаяр обнимает ее, крепко прижимая к себе, согревая теплом своего тела, и Фолья инстинктивно тянется обнять в ответ.
И на некоторое время окружающий холод перестает ощущаться. Перестает ощущаться вообще что-либо, кроме горячих сильных рук Альняра. Инкуба, да. Но, пока холод не пробрался под кожу, вспугнутый его теплом, можно забыть о том, что ее обнимает неспособное любить существо, и склонить голову ему на плечо.
Но, как бы ни были горячи объятия Альнаяра, слабый холодок все же проникает под кожу, пощекотав позвоночник, и Фолья словно трезвеет.
- Что же ты за инкуб, - шепчет, уткнувшись ему в плечо, - если даже согреть меня не можешь…
- Могу, госпожа. Только ты сама не желаешь согреваться.
Он не обвиняет, нет. Просто констатирует факт.
- Ты закована в ледяной панцирь, как и весь твой мир. Тебе уютно в нем, притом уютно одной. Твоя глубинная суть под замком воли, и достучаться до нее… даже мне не под силу. Впрочем, хуже вряд ли станет, поэтому я попробую.
Не успела Фолья возразить, как руки, обнимавшие ее несколько секунд назад, с необыкновенной легкостью подхватили, подняли над полом, а в следующий миг атласная ткань покрывала коснулась ее спины.
Альнаяр присел рядом, скорее, развратно красивый, чем невыразимо прекрасный, и Фолья отвернулась. Он был одним из многих, в то время как она искала что-то особенное, будучи уверенной, что достойна только особенного, только лучшего. А он… он даже не самый хороший инкуб, которого она могла бы найти.
- Если я неприятен тебе, госпожа, я уйду. Одно твое слово – и я никогда больше тебя не побеспокою.
- Не уходи.
Это лучше, чем одиночество.
Нежный поцелуй в плечо. Еще один – под косточку ключицы. Теплый язык рисует влажную дорожку до ямочки у основания шеи. Фолья прикрывает глаза и… сознает, что ей некого представить на месте Альнаяра, не о ком мечтать ночами, некого мысленно звать в свою постель.
Инкуб прав. Кания выморозила ей сердце.
Фолья открывает глаза.
Кусочек льда чертит дорожку от солнечного сплетения вниз, обводит пупок. Фолья морщится от неожиданного холода, лишнего в этом снежном мире, и задыхается, когда влажную отметину подтаявшего льда накрывают горячие губы.
Контраст жара и холода столь разителен, что от одного прикосновения по телу течет блаженная истома, заставляющая соски твердеть, а бедра – раскрываться.
Лед тает на ладонях инкуба, и на пальцах его остаются холодные капли. Капли, стекающие по ее груди, щекочущие соски, согревающиеся на коже и падающие на атласное покрывало.
Горячий язык нарочито медленно слизывает ледяные капельки с груди Фольи, длинные черные волосы щекочут кожу. Одним резким движением Фергана расправляется с застежкой плаща на его плечах. Тонкий белый шрам под левым соском идет наискось и раздваивается, будто кто-то оцарапал кожу когтями.
- Что это? – Фергана легонько дотрагивается до шрама.
- Да так… попалась одна сознательная девственница как-то раз.
У него очень хорошая улыбка. Почему она не замечала раньше?
- Альнаяр…
- Да?
- Сегодня… зови меня Фольей. Хорошо?
- Как пожелаешь. – Уголки его губ приподнимаются снова.
- Поцелуй меня.
И он целует ее. Всю. Налившиеся полушария грудей с твердыми, словно камешки, сосками, плоский живот с бледно-розовой полосой нестирающегося шрама, оставленного небесным огнем, призывно раскрытые бедра, пухлый холмик между ними. Язык скользит между влажными складочками, и Фолья кусает губы от наслаждения. Сбивается дыхание, и холод Кании отступает, тело окутывает жаром, и уже неважно, что за окнами нет ничего, кроме снега. Метель осталась в другом мире – там, где она, Фолья, всемогуща и одинока.
Всемогуща?
Только не сейчас, когда тело повинуется малейшему его касанию, душа не имеет ничего против, а разум отправился в дальний полет.
Одинока?
Одинока. Даже теперь.
Альнаяр упирается руками по обе стороны от ее головы, смотрит прямо – глаза в глаза, склоняется и легонько целует в губы. И ложится рядом, обнимая ее больше ласково, чем со страстью.
- Давай мы не будем торопиться, Фолья. Сегодня, я чувствую, это не принесет ничего хорошего.
В иной ситуации – убила бы того, кто осмелился сказать такое. Но инкуб был прав, а она – не настолько деспотична, чтобы карать за правду. Все ее мысли об одиночестве и холоде, о том, что Альнаяра вполне можно кем-то заменить, – он, должно быть, почувствовал их и решил не продолжать любовную игру. Хотя почему любовную – любви ведь в ней ни на грош…
Фергана лежала в объятиях инкуба, уткнувшись ему в плечо, а он нежно гладил ее по спине, говорил что-то тихо и ласково, но она не слышала. Ноздрей касался запах его кожи – ненавязчивый, едва ощутимый и неуловимо приятный. И тело грелось в его руках, и грудь прижималась к груди, и Фолье было тепло и хорошо. Если бы еще… Она потерлась лобком о горячую мужскую плоть и услышала, как Альнаяр втянул воздух сквозь зубы. Снова замерла. По телу начал прокатываться знакомый жар, и Фергана, усмехнувшись про себя, скользнула твердыми камешками сосков по его груди, перебросила ногу через мужское бедро, прижавшись низом живота к его жару.
Альнаяр обреченно вздохнул, подтаскивая ее ближе.
- И не смей отказывать, - пробормотала Фолья, прикусывая его губу.
- Главное, чтобы ты потом об этом не жалела. – Он нежно провел ладонью по ее волосам, и сердце отчего-то дрогнуло.
- Не пожалею. – Обвела языком кромку его губ.
Плавным, кошачьим каким-то движением он перевернул ее на спину, оказавшись сверху. Его глаза смеялись, на дне их плясали крохотные золотые искорки, и Фолье захотелось улыбнуться в ответ.
Он вошел не сразу. Дразнил ее, слегка размыкая кончиком мужской плоти влажные створки, и смеялся – смеялся одними глазами, - глядя, как она кусает губы и сжимает в кулаках покрывало. И когда они наконец оказались слиты, Фергана сжала коленями его бедра так крепко, словно боялась, что он исчезнет как прекрасный, но недолгий сон.
Он не исчез. Он поцеловал ее в губы – долго, нежно – и замер, давая привыкнуть к нему. Движения – сначала плавные, тягучие, затем резкие, блеск в глазах – блеск тех самых искорок, которые вызвали у нее желание улыбнуться, сбившееся дыхание, капелька пота, стекающая по его груди, ошеломительная сладость, шум в ушах, ее собственные стоны и просьбы продолжать, продолжать…
Вздох.
Вскрик.
Взрыв.
Она толкает его на спину, оказываясь сверху, вжимается бесконтрольно в раскаленную плоть, чувствует его дрожь, чувствует столько, что холод окружающего мира не находит места в и без того переполненном ощущениями теле.
Взрыв.
Отчаянный поцелуй в губы.
Она прижимается к нему так сильно, что кажется самой себе пробитой насквозь. Тело дрожит, разливая по всем клеточкам тепло и волны наслаждения, но…
- Мало… - шепчет Фолья, наклоняясь к его губам. – Этого мало…
Негромкий смех.
- Как давно ты этого не делала, Фолья?
Несколько лет. Или, может, веков.
- Долго. – Она нетерпеливо покачивает бедрами, ощущая, как вновь твердеет мужская плоть внутри ее тела.
… Смятая постель и почти съехавшее на пол покрывало. Любовники лежат, обнявшись, и ее голова покоится на его плече, а ладонь удобно устроилась на груди, обрисовывая кончиком пальца линии шрама под левым соском. Фергана приподнимается на локте, глядя в лицо Альнаяра, и почему-то хочется, до боли хочется, чтобы он ее поцеловал. Просто так, не обязательно страстно, без просьбы, без намеков поцеловал. Инкуб смотрит ей в лицо и улыбается уголком рта. Притягивает ее голову к себе и целует в губы – медленно, тягуче, глубоко и долго, наслаждаясь неспешностью ласки, и Фолья теряется, потому что ей кажется, что инкуб прочитал ее мысли.
Объятия сплетаются теснее, и поцелуй становится все глубже, а руки Альнаяра с ее волос перемещаются к талии и скользят ниже, заставляя Фолью усмехнуться ему в губы. Может быть, любовная игра и продолжилась бы, но в спальне внезапно повеяло неприятным холодком, и рядом с кроватью материализовался бес – один из тех, что надзирают за грешниками на Первом Круге.
- Вельзевул велит тебе, Фолья Фергана, явиться на Девятый Круг, чтобы свидетельствовать в суде над демоном Шестого Круга Ильфиором.
Нашел время… Фолья поискала глазами, чем бы швырнуть в наглого посланца, но решила, что швырять как-то несолидно и материализовала в руке огненную плеть – верную свою спутницу и помощницу. Бес намек понял, и улизнул, просочившись сквозь замочную скважину серым дымком. Фергана досадливо поглядела на Альняра.
- Придется отложить нашу встречу.
- Ничего, я понимаю, - ободряюще улыбнулся он.
Фолья сомневалась, что он понимал.
Свидетельствовать – это всего лишь красивое слово, которым прикрывают то, что ей действительно надлежит сделать во время суда. Вернее, после него.
Цепная собака Люцифера, помощница Вельзевула, исполнительница. Палач. Ее звали не защищать и не обвинять, а просто исполнить вынесенный приговор. Каким бы он ни был.
Привычно. Настолько привычно, что уже не надоедает, как не надоедает, например, одеваться. Сначала был гнев: ее, Фолью Фергану, дочь Падшего ангела и предводителя двадцати девяти легионов, ее – и палачом! Затем пришла досада: сколько можно отрывать ее от дел в любое время и тащить на очередной суд, когда приговор давно уже вынесен и нуждается только в официальном подтверждении. Потом все это смертельно прискучило и она едва не засыпала во время очередного бесполезного разбирательства. А сейчас вот – ничего не осталось. Надо значит надо. И рубить головы, рвать сердца из клеток ребер, сбрасывать в кипящую лаву реки Флегетон – все это стало более естественным, чем дыхание.
Фергана так и не разобралась, в чем обвиняли этого… Ильфиора. Что-то, связанное с похищением Вельзевулова меча… или нет. Она приучилась не слушать, присутствуя лишь телом. Мысли ее возвращались к прошедшим нескольким часам безудержной страсти, к сладостному забытью, из которого она была выдернута резко и бесцеремонно. Долг, что поделаешь. Тело еще чувствовало жар Альнаяровых ладоней, губы припухли от поцелуев (если кто и заметил, то внимания не обратил), а внизу живота тянуло от неудовлетворенного вожделения. Хотелось сейчас, прямо сейчас оказаться в объятиях Альнаяра, чувствовать его внутри себя, подаваться к нему все телом, заставляя его проникать насколько возможно глубоко, ощущать, как разливается внутри лона горячее семя.
«Соберись!» - велела себе Фолья, заключая не в меру разыгравшееся воображение в металлический обруч воли.
В который уже раз за свою жизнь.
- За свою вину Ильфиор Шестого Круга будет сброшен в лабиринт Нури-Тани.
Настал ее черед. Фергана стряхнула остатки сладкой дремы, проверила крепость волевых обручей, удостоверилась, что они прочны и надежны, и шагнула к осужденному, протягивая ему руку.
Так было всегда. Она всегда подходила, протягивала руку, словно предлагая помощь. И вела на смерть. Кто подавал ей в ответ ладонь, кто нет, кто бросался в ноги, умоляя пощадить, а кто отталкивал с гордым презрением.
Этот подал ей руку, пусть с дрожью, которую тщетно пытался скрыть, но подал. Фолья не винила его за эту дрожь и презирать не могла. Она не знала, что делала бы на его месте, когда суждено отправиться туда, откуда не возвращаются. Лабиринт Нури-Тани был едва ли не самым жутким местом в Преисподней. Хотя… наверное, самым жутким. Конкуренции не выдерживала даже Ледяная Тюрьма.
Когда-то давно, около четырех тысяч лет назад, сын аламейнского царя, Нури-Тани был сброшен на Девятый Круг по договору его отца с герцогом Астаротом и заточен в лабиринт, имеющий выход для всех, кроме самого узника. Химера, проклятый ребенок, слепой, лишенный возможности летать, Нури-Тани легко мог справиться с демоном Восьмого Круга, и одним из самых суровых наказаний по праву считалась ссылка в лабиринт. Безумный ученый, одержимый идеей создать идеальную химеру, Нури-Тани проводил опыты на смертных и бессмертных, соединяя их тела между собой, сплавляя с неживой материей, приживляя инородные части, чтобы проверить, сможет ли его творение существовать, жить. Самым страшным, в том числе и для демонов, было то, что химера умудрялась не убивать, вырывая душу из тела, а оставлять ее внутри изуродованной оболочки, не давая освободиться и заставляя видеть и чувствовать все, что происходит с этой самой оболочкой. Собственно, поэтому так и боялись этого лабиринта, выход из которого возможен был только теоретически.
Говорили, Нури-Тани загремел в адскую тюрьму после того как создал так называемый Камень Желаний, пришедший к которому может загадать единственное желание в своей жизни – и оно будет исполнено. Дабы к Камню не приходили те, чьи просьбы могут принести вред существующей системе мироздания, к артефакту приставили стража – Сееру, ранее царя Аламейны и отца Нури-Тани, а теперь – Повелителя Времени. Единственного, кто не мог ничего просить у Камня. Не потому, что не имел возможности, – не имел права.
На Девятом Круге перед входом в лабиринт они с осужденным оказались через две секунды: растягивать и сжимать пространство Фергана умела, так же, как Сеера мог замедлять и ускорять ход времени.
Упомянутый Сеера приветствовал ее легким кивком, и Фолья поклонилась Повелителю Времени в пояс. Сеера был, пожалуй, единственным в этом змеином гнезде, с кем Фолья хотела бы подружиться, но они были слишком разными для того, чтобы стать друзьями. Рожденный демоном никогда не поймет того, кто стал таковым в наказание за земные грехи. Фолья уважала Сееру и ни за что бы не позволила себе лезть к нему в душу или навязываться в приятели, может быть, поэтому их отношения оставались официально-вежливыми, согретыми только парой его улыбок, все более теплых по мере того как они виделись. Фергана знала, что Сеера ей симпатизирует, возможно, даже потому, что она не пытается ни запугать его, ни подкупить, чтобы пробраться к Камню Желаний, и ей иногда действительно было жаль, что Повелитель Времени не друг ей. Если бы зашла речь о спутнике жизни, Фолья призналась бы себе, что не желает лучшего супруга.
Но речь не заходила и Фолья не признавалась.
- Приветствую тебя, Повелитель Времени.
- Здравствуй, Фергана.
- Что Нури-Тани?
- С ним все хорошо. Насколько вообще может быть хорошо в темнице Девятого Круга. Ты, я вижу, привела осужденного.
- Твой сын сегодня получит новое тело для опытов. Должны ведь у него время от времени быть светлые дни.
Сеера усмехнулся одними губами: на дне глаз плескалась печаль. Фергана подумала не к месту, что он любит Нури-Тани, несмотря на все его зверства, – любит. И никогда не будет ни счастлив, ни спокоен, пока химера заточена в лабиринте.
Негромко потрескивали факелы, разгоняя мрак коридора, кажущегося бесконечным. Как ни напрягай зрения – поворота не увидишь. Ходы в лабиринте длинные и темные, и не помогают факелы, только дают понять, что тебя не лишили зрения: ты видишь огонь, - и не лишили слуха: ты слышишь его треск. Каково химере четыре тысячи лет слышать только треск негаснущих факелов и крики жертв?
Фергана выпустила дрожащую ладонь осужденного, бледного, как призрак, и поспешила скорее повернуть к выходу. Она боялась Нури-Тани. Видела его только раз, но этого хватило на долгую, так сказать, память.
Да и сложно было, увидев сына Сееры хоть однажды, забыть его когда-либо. Со змеиным хвостом вместо ног и драконьими крыльями вместо рук, с рысьими ушками и запечатанными глазами, он вызывал изумление, страх, жалость. Он был красив, этот плод больной, но бурной фантазии, однако вместе части его тела являли собой картину неестественную и оттого отвратительную. Но он был красив.
Фолья поняла в тот раз, что он, незрячий, ее заметил и знает, где она стоит и что в эту секунду делает, что бежать от него нет смысла, отбиваться – еще более глупо, так как боль лишь злит, это известно по опыту. Фергана взяла себя в руки тогда, перекинулась с химерой парой слов – вполне дружелюбно. Никто никого не пытался убить или использовать в научных целях. А потом явился Сеера и вывел ее оттуда. Сеера был единственным, кто не боялся Нури-Тани, и единственным, кого Нури-Тани не трогал. И это было странно, если учесть, что именно по вине отца химера лишилась зрения и возможности летать и была сброшена в лабиринт. Загадочная вещь – кровные узы. У Ферганы никогда не было детей, но с тех пор она задумалась: а как бы поступила со своим ребенком, если бы тот был опасен так же, как Нури-Тани. И ответ каждый раз оказывался разным. В зависимости от настроения.
В свой дом она вернулась через несколько часов, отчитавшись Вельзевулу о проделанной работе: осужденный в лабиринте, Нури-Тани доволен, Сеера не жалуется. Адский полководец почти не обратил на нее внимания, привычно похвалил – а с ее исполнительностью никто и не мог сказать ничего дурного – и вернулся к свои мыслям, которые занимали его куда больше, нежели судьба вора.
Фергана знала, привыкла за века службы, что подобное задумчивое выражение предвещает серьезные перемены или большие дела, но ни о чем не спросила. Скорее всего, ей бы не ответили.
Альнаяр встретил ее на пороге дома, раздобыв где-то в недрах кладовых одежду. Фолья улыбнулась, отпуская на свободу сдерживаемое до поры желание. Хотела шагнуть к нему, обнять, притянуть его голову к себе и поцеловать в губы – глубоко и жадно.
Но инкуб ее опередил.
Он шагнул к ней первым и обнял, прижав к себе, позволив положить голову ему на плечо.
- Я ждал тебя.
- Я тоже.
Только не тебя, а твоих ласк, но это уже детали.
- Ты, наверное, устала, - шепчет на ухо. – Хочешь, я сделаю тебе массаж ног?
- Сделай.
Почему бы и нет, если предлагают.
Фолья сбросила сапоги и опустилась на диван, расслабленно откинувшись на спинку. Альнаяр присел подле нее на ковер, сдвинул в сторону ткань ее платья – благо разрезы до середины бедра давали свободу движениям – и положил ее ногу себе на колено.
- На теле – по крайней мере, на человеческом, есть точки, нажимая на которые, можно вызывать различные реакции. Например, судороги, или боль, или удовольствие. Или желание…
- И часто ты таким способом… - Фолье лень было заканчивать фразу, она прикрыла глаза, отдаваясь во власть его рук.
- Часто. Почему бы не пользоваться, если умеешь. – Она поняла по голосу, что он улыбается.
Через пару минут ей стало ясно, о чем говорил инкуб. Внизу живота начало сладко тянуть, поза показалась неудобной, и Фергана чуть раскрыла сведенные вместе ноги. Услышала тихий смешок Альнаяра и недовольно качнула ногой: не отвлекайся.
Теплая волна прошла по телу, заставив облизнуть пересохшие губы. Ткань платья показалась сдавливающей, стягивающей, и Фолья чуть ослабила завязки корсажа.
Инкуб перешел ко второй ноге, мурлыча что-то себе под нос, в то время как Фергана ерзала на диване, стараясь хоть чуть-чуть сбросить накатившее вдруг сексуальное напряжение.
Рука Альнаяра неспешно поднялась от голени к колену, отводя в сторону ткань платья, огладила круговым движением бедро, скользнула по внутренней поверхности, слегка нажимая, заставляя отвести ногу, проникла во влажное тепло между бедер. Фолья едва не вскрикнула. Из груди вырвался короткий глубокий вздох, и демоница подалась к инкубу, насаживаясь на пальцы. Где он научился так массаж делать?.. А впрочем, неважно. Ох…
Фергана едва не застонала от досады, когда Альнаяр отнял руку от ее лона, довольно улыбаясь, облизал пальцы.
- Вижу, подействовало.
Она простонала в ответ что-то невразумительное, легонько толкнув его ногой в колено, прося продолжать.
Инкуб, усмехнувшись, присел рядом с ней на диван, легонько приподнял за талию и посадил на свои колени, лицом к себе. Фергана прикусила губу, понимая, чего он хотел добиться, и сознавая, что это ему удалось.
Ткань платья сдвинулась, и теперь Фолья прижималась горячим влажным лоном к его напрягшейся плоти, отделенной от нее только тканью его штанов. Альнаяр нежно приобнял ее за талию, заставляя приникнуть к его груди и склонить голову ему на плечо. Зарылся лицом в ее волосы.
- Ты очень приятно пахнешь, Фолья…
- Кровью и дымом?
- Желаньем и страстью. – Теплая ладонь отвела ей волосы, и горячие губы прижались к основанию шеи. – Ты способна опьянить любого, ведь ты на самом деле… не холодная.
Рука его, проскользнув между их телами, сжала ее правую грудь, вырвав у Фольи полустон-полурык. Груди напряглись так, что, казалось, могли разорвать ткань платья, и Фергана чуть передвинула руку инкуба к завязкам корсажа. Намек был понят и принят на ура. Вот только медленно… ох, как же медленно. Фолья прикусила его губу, заставляя поторопиться, но инкуб все равно умудрялся не спешить. К тому времени как ее груди получили свободу, Фергана успела изъерзаться, терлась о его затвердевшую плоть раскаленным лоном, истекающим любовным соком, и тихие стоны Альнаяра были для нее музыкой.
Запрокинула голову, когда его пальцы легонько ущипнули сосок, качнула бедрами навстречу любовнику, прижавшись лобком к его животу, обвила руками шею, поцеловала в губы, раскачиваясь на нем, вырывая сдавленные стоны. Она и представить не могла, что поцелуй будет таким сладким.
Опустила руку вниз, дотронулась до упругой, подрагивающей плоти, легонько провела ладонью по стволу, чуть сдвигая ткань. Ей захотелось стащить с проклятого инкуба одежду и с себя сорвать все, что есть, однако отрываться от его губ, от его рук, от горячей плоти, чья пульсация ощущалась через ткань, было так тяжело, что приходилось мириться с неудобствами.
- Темные недра, да когда ты уже это стащишь. – Не удержалась, приподняла бедра, рванув вниз его штаны и услышав негромкий довольный смех. Опустилась на колени, проведя кончиками пальцев по всему стволу к головке, легонько дотронулась языком, обхватила губами, вырвав у любовника мягкий чувственный вздох.
Фергана посасывала напряженную плоть, то обводя языком, то охлаждая дыханием и снова накрывая горячими губами, то лаская пальцами. Но главное – она чувствовала свою власть над Альнаяром, и осознание этого кружило голову лучше самых страстных ласк. Его стоны и вздохи подчинялись ее движениям, он непроизвольно подавался к ней в попытке сильнее вжать горящий ствол в ее ладонь. А она играла с ним, как играла со множеством демонов до него – и не обязательно в постели. Если она сейчас уберет руку – он будет умолять ее продолжить, Фергане очень хорошо это было известно.
Подавив желание не отрываться от Альнаяра, Фолья отняла руку, огладив напоследок ладонью головку, и, подняв глаза, встретила удивленный, немного обиженный взгляд инкуба.
- Фолья, зачем…
Как она и предполагала. Теперь из него можно веревки вить.
Потянулась ладонью к вертикально стоящей плоти, провела языком от основания к головке, исторгнув у любовника тихий стон, скользнула руками вверх по его бокам, стаскивая свободную рубашку, приникла ртом к затвердевшему кружочку соска, обводя языком, целуя тонкий шрамик. Спустилась поцелуями к животу, но ниже не стала, обдавая дыханием горящую кожу.
- Обещай… - выдохнула Фолья, - обещай, что не будешь спать ни с одной из бессмертных, кроме меня.
- Я не могу этого обещать. – В голосе его была улыбка. – Это ведь не всегда опасно так, как с Вельзевуловой супругой.
Фергана подумала, что дело не в опасности. Дело в том, что она хотела проверить, насколько он сейчас подвластен ей. Оказалось, не слишком, что не могло порадовать.
И у нее испортилось настроение.
… Их игра получила закономерное продолжение здесь же, на диване. Фолья позволила инкубу стянуть с нее платье, прижалась к нему, признаваясь в мыслях, что это само по себе очень приятно – ощущать рядом горячее обнаженное тело, чувствовать биение сердца – рваное, быстрое, ощущать шеей опаляющее дыхание, а расплавившимся лоном – горячий, каменно твердый ствол.
И вот – наконец-то. Резким толчком они оказались соединены, и Альнаяр прикрыл глаза, крепче обняв любовницу. Интересно, пришла не к месту мысль, а он кого-нибудь представляет на ее месте? Вряд ли, конечно. Инкубы не способны любить по определению, иначе что это были бы за соблазнители… Всегда услужливый, обаятельный, учтивый – в него многие, должно быть, влюблялись, а он с легкостью разбивал сердца, забирая души. И делал это легко, как любой мастер своего дела. А может быть, и не очень легко. Может быть, он встретил однажды ту, отнять душу у которой счел бесчестным. В таком случае, он вынужден был ее оставить, чтобы не причинить непоправимого вреда одним только поцелуем. Интересно, было в его жизни такое?
Что за глупость… Еще не хватало инкуба расспрашивать о его жизни. Потом начнет интересоваться самочувствием чертей, затем – бесов… Нет уж, лучше оставить общение с низами Сеере, он их как-то лучше понимает.
… Альнаяр обнимал ее одновременно и крепко, и нежно, шептал что-то напевно-ласковое на ухо, шевеля дыханием волосы, а Фолья в который раз поймала себя на мысли, что ей очень хорошо. Лучше даже, чем во время любовной игры. Она все-таки ошиблась. Этот инкуб бесспорно талантлив.
- Альнаяр…
- Да? – Он улыбнулся, поцеловав ее в щеку.
- Ты встречал когда-нибудь смертную, у которой не захотел забирать душу? Ты влюблялся в смертных женщин?
- Влюблялся? Да пожалуй, нет. А почему ты интересуешься?
- Так… пришло в голову…
- Нет, Фолья, этого не было. Но моя самая большая мечта – узнать, что же такое любовь на самом деле. Понять, каково это – заботиться о ком-то.
- Не боишься, что после такого перестанешь быть инкубом?
- Не боюсь. Ради этого можно попрощаться с Пятым Кругом.
- Слышал бы тебя сейчас Асмодей…
- У Асмодея и без меня дел хватает, что ему до какого-то инкуба.
Фолья негромко рассмеялась, уткнувшись ему в плечо.
- А ты… любила когда-нибудь? – спросил внезапно Альнаяр, легким вздохом всколыхнув ей волосы.
- Забываешься, инкуб. Откровенности за откровенность будешь просить у таких, как ты. А я демон Восьмого Круга, слышишь, Восьмого, и не обязана отчитываться перед каждым любопытным.
- Извини, - миролюбиво произнес Альнаяр, погладив ее плечо.
Поднялся с постели и, абсолютно не стесняясь наготы, подошел к окну. Фергана тоже уставилась на падающий снег, размышляя над его словами. Любила ли она кого-нибудь в своей долгой жизни? Наверное, нет. Если только верность Владыке Ада не определять как любовь. Но у этого инкуба и такой привязанности не было. Наверное, поэтому он так хочет узнать любовь, чтобы понять, ради чего же ему, собственно, жить.
- Фолья…
- Что?
- Скажи, ты… довольна своей жизнью?
- Довольна.
Ледяной Канией, вымораживающей из тела и сердца все тепло, что удается наскрести; многочисленными казнями, что она исполняет; необходимостью кланяться вышестоящим и подчиняться приказам, какими бы нелепыми те ни казались; личной ответственностью за двадцать девять легионов, один из которых предал свою повелительницу, – довольна.
- А ты? – спросила в свою очередь.
- А мне на что жаловаться? – улыбнулся инкуб, оборачиваясь к ней.
- Ляг со мной рядом, - тихо попросила она.
Попросила – не велела, не потребовала, и Альнаяр это, похоже, понял. Прилег на диван, прижав ее к себе и зарывшись лицом в волосы. Фолья обняла его крепко, уткнувшись лицом в горячую грудь, вдыхая ставший уже родным запах его тела. И, проваливаясь в темную мягкую дрему, чувствовала, как он гладит ее по спине, и слышала напевное:
- Все будет хорошо, Фолья, все будет хорошо.
… Хорошо не было. Из блаженного забытья ее вырвал посыльный от Вельзевула. Адский полководец велел своей подчиненной немедленно явиться к нему, так как ее ждет очень ответственное поручение. Фергана ежилась, высвобождаясь из объятий инкуба. Ей показалось, или окружающий холод только и ждал того, что она выберется из теплого кольца Альнаяровых рук, чтобы наброситься, сковать тело, замедлить движения. Оставлять инкуба не хотелось просто чудовищно, и Фолья усмехнулась про себя, отметив, что была неправа: этот молодчик действительно профессионал своего дела, если, не прилагая ни малейшего усилия, может заставить ее, демоницу Восьмого Круга, цепляться за любую возможность побыть с ним.
Но, подходя к приемному залу Вельзевулова дворца, Фергана отрезала мысли об оставшемся дома инкубе и предстала перед полководцем, как всегда, собранная и готовая внимательно слушать.
- Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, Фолья. – Речь, начавшаяся с этих слов, как правило, не сулила ничего хорошего. Фергана изобразила вежливое любопытство. – Да никому, кроме тебя, этого и нельзя поручить… Я хочу послать тебя на Первый Круг…
Доигралась.
- … дело в том, что твои – хотя теперь уже не твои – легионеры не могут оставаться там. Наказание, которое ты им назначила, слишком мягко.
Мягко? Сам бы попробовал несколько тысяч лет подавать дрова для котлов и в шахтах работать – она бы послушала, как бы он потом заговорил. Спохватившись, Фергана поспешно закрыла мысли от Вельзевула, но полководец, очевидно, даже предположить не мог, что она думает о чем-то крамольном.
- … поэтому ты отправишься на Первый Круг и развоплотишь их.
Фергане показалось, что пол качнулся. Она с трудом устояла на ногах. Но сохранить бесстрастное выражение лица не удалось.
- Развоплотить? Ты хочешь отправить их души в озеро Коцит?
- Там им самое место, - кивнул демон.
- Но оттуда невозможно вырваться. Это ведь навсегда, неужели мои легионеры заслужили вечные мучения в Реке Плача?
- А как ты сама думаешь?
- Я думаю, это слишком сурово для них, - непреклонно заявила Фолья. Коцит – озеро мертвых душ, скорбящих о своих грехах, снова и снова переживающих собственное падение. Плач и стенания разносятся далеко и, заслышав их, демоны обычно сворачивают в другую сторону, потому что видеть тысячи отчаявшихся мертвецов неприятно даже Владыке Ада. – Люцифер согласен с этим приговором?
- Князь его, скажем так, не осуждает.
Фолья прикрыла глаза. Ей казалось, изнутри рвут что-то, раскрывая ребра так, что больно дышать.
- Их вина… - Она не договорила, потому что поняла: сказать ей нечего. За века совместных сражений, вытаскивая друг друга из смертельных ловушек, привязываешься накрепко. И теперь собственными руками отправить тех, с кем прошла столько, что и не вспомнить, на вечные мучения – Фергана ощутила, как слабеет воля, заставляя кинуться в ноги Вельзевулу и молить о снисхождении. Если бы эта мольба могла помочь – пошла бы она, Фолья, на унижение? Фергана не знала и не думала об этом. Для нее важно было одно: никакие просьбы уже не помогут, да и справедливы ли они будут?
Легионеры подняли восстание против Владыки Ада. Владыки, которому она клялась в верности. Они обязаны понести самое суровое наказание – и оно им назначено. Так чего же она медлит?..
В горле пересохло так, что невозможно стало вымолвить ни слова. Фергана молча поклонилась и вышла из приемного зала.
Она не использовала умение сжимать пространство. Она путешествовала на Первый Круг порталом, как обычные демоны, стараясь, пусть ненадолго, отсрочить неизбежное. Малодушно. Малодушно и глупо. Но Фолью это заботило сейчас меньше всего.
А они… они улыбались, увидев ее. Предатели – они не заслуживали того наказания, которое им было определено, потому что готовы были раскаяться, Фергана это видела… или хотела увидеть. Обсидиановой глыбой свалились ее слова:
- Я пришла развоплотить.
Шесть тысяч демонов. Шесть тысяч ударов. Плечо ныло уже на сотом, тело сопротивлялось всеми силами тому, чего не принимала душа. Но Фолья продолжала упрямо наносить удары, каждый из которых отправлял еще одну душу в озеро слез.
Нанеся последний, она чувствовала себя мертвой.
Часть ее души отделилась с кровью и мясом, улетела вслед за ее воинами в Реку Отчаяния, чтобы вечно оплакивать тех, кто был наказан безотрадной вечностью за единственную ошибку. Фолье впервые хотелось умереть.
… Снег Кании казался теплым песком по сравнению с ледяной пустыней в ее душе. Оковы воли, запирающие ее чувства, раскалились добела и жгли ребра. А самым страшным было то, что их не плавил никакой жар.
Альнаяр, увидев ее, верно, понял, что случилось. Да и сложно было не понять: каменная маска на ее лице дала трещину – и не одну. Искривленные в беззвучном рыдании губы, пустые глаза, горестная складка между бровей – Фолья и забыла, когда в последний раз так выглядела.
Не глядя на инкуба, тяжело опустилась на диван, прикрыв глаза. Ей говорили, что у нее нет сердца. Теперь его действительно не было. А ныло… ныла пустота в грудной клетке, оставленная вырванным куском души.
Фолья почувствовала, как кто-то опускается на диван. Хотя кто еще мог быть рядом, кроме сочувствующего инкуба. Теплая ладонь дотронулась до волос. Глупо. Его жар не сможет растопить ее льда.
- Фолья… мне жаль…
Жаль? Да что он вообще может знать о ее чувствах!
- Я не нуждаюсь в твоей жалости.
- Нуждаешься, - спокойный голос. Ладонь осторожно касается ее щеки, кончики пальцев дотрагиваются до сомкнутых век, словно желая проверить, нет ли под ними слез. Нет. И проверять не нужно.
Хочется броситься ему в объятия, и рыдать у него на плече, и чувствовать, как его руки обнимают ее, отгораживая от обязанностей и долга.
Хочется материализовать в руке плеть и отхлестать его так, чтобы все вокруг было черным от крови, чтобы неповадно было кому-либо впредь проявлять унизительную жалость к ней, Фергане.
- Уходи, инкуб. Уходи, иначе я убью тебя. – Как доказательство того, что она не шутит, вокруг запястья ее обвивается плеть.
Он не спешит уходить. Отстраняется, не более того. В красивых темных глазах нет страха, и смотрит инкуб не на плеть, а на нее, Фолью.
- Почему ты хочешь, чтобы я ушел?
Он издевается? Чувствует ее слабость и издевается?
- Потому что мне никто не нужен, особенно сейчас, особенно ты. Ну, что ты можешь, инкуб? Подержать меня в объятиях? Сказать пару ласковых, ничего не значащих слов? Ты ничем не способен мне помочь, моих воинов не вернешь и приговор не отменишь. Зачем ты мне?
- Фолья, - он говорит медленно и спокойно, ничуть, кажется, не задетый ее словами, - ты можешь говорить что захочешь, но я чувствую, когда мне лучше уйти, а когда – остаться, такой уж достался талант от рождения. Если ты очень попросишь, я, конечно, уйду, но прислушайся к себе хотя бы раз в жизни. Я могу побыть рядом, если хочешь – даже не прикоснусь к тебе, просто посижу здесь, молчаливо поприсутствую, чтобы не оставлять тебя одну. Да, все, что я могу сейчас, – обнять тебя и утешать бессмысленными словами, но и это не так мало, а иногда простое объятие спасало от необдуманных поступков. А если ты боишься, что я посчитаю тебя слабой, то не стоит переживать, не посчитаю, потому что я не выдержал бы и десятой доли того, что обязана делать ты. Я восхищаюсь тобой, Фолья.
Фергана судорожно вздохнула.
- Да и потом, что тебе за дело до мнения какого-то инкуба, – улыбнулся Альнаяр.
Она промолчала. Она не обязана ему отвечать.
- Так что, можно мне подержать тебя в объятиях и сказать пару ласковых бессмысленных слов в утешение? – Фергана не смотрела ему в лицо, но была почему-то уверена, что в его глазах пляшут лукавые искорки.
- Поступай как знаешь. – Она слишком устала, чтобы сопротивляться его настойчивости.
Теплая рука осторожно приобняла ее за плечи, инкуб подсел ближе и ненавязчиво положил голову Ферганы себе на плечо. Фолья обняла его в ответ, скользнув рукой к левой стороне его груди, слушая биение сердца. Ровные размеренные удары, отдаваясь в ладони, действовали успокаивающе, и демоница прикрыла глаза, удивляясь, как Альнаяр еще не замерз, исследуя снежную пустыню ее души и держа в руках глыбу льда, в которую превратилось тело.
- Фолья, ты плакала когда-нибудь?
Неожиданный вопрос слегка сбил ее с толку.
- А какое тебе дело до моих слез, инкуб? – скорее, удивленно, чем разгневанно, спросила она.
- Ты всегда так хладнокровна, что возникает закономерный вопрос: остаешься ли такой, когда тебе тоскливо, плохо…
- Если тебя интересует, плакала ли я когда-нибудь, то нет, - сухо ответила Фергана.
- Почему?
Потому что не умею.
- Желания не было.
- А сейчас… - Он не договорил, подразумевая, что она мысленно продолжит за него.
- Сейчас тоже нет. Слушай, инкуб, отстань, а? И без тебя так тошно, что повеситься хочется.
Крепче прижимает ее к себе. Целует щеки, виски, прикрытые глаза, сжатые губы.
- Все будет хорошо, обязательно, - шепчет ей в волосы, перемежая слова поцелуями, - все пройдет, отболит, забудется. Ты ни в чем не виновата, ты очень хорошая, и на месте твоих подчиненных я боготворил бы тебя, а на месте твоего начальства – ставил бы всем в пример. Ты все делаешь правильно, Фолья, иногда слишком правильно, и это ценят, не могут не ценить. Я восхищаюсь тобой, потому что столько внутренней силы мне не получить никогда. Ты достойна того, чтобы называться самой верной из сподвижников Князя, достойна его признания, любви и уважения. И ты имеешь право ошибаться, плакать и быть слабой. Плачь, это не тяжело, после этого станет легче: слезы смоют острую боль, что лежит на поверхности, а та, что прячется глубоко внутри, будет притупляться со временем. Время лечит, время лечит даже тех, кто сброшен в озеро Коцит, и Сеера знает об этом больше нашего. Живи, ты заслуживаешь того, чтобы жизнь была к тебе благосклонна, заслуживаешь счастья, и любви, и покоя. Плачь…
- Я не могу, - шепчет пересохшими искусанными губами, - не могу плакать… Я бы и хотела, но у меня не получается.
Альнаяр молчит. Затем прижимает ее к себе крепче и произносит негромко:
- Ты не первая и, верно, не последняя. Много раз я наблюдал это у людей. Сначала ты приучаешься не кричать от боли. Потом – от наслаждения. Затем следишь за каждым словом, что слетает с губ, искусанных от подавленных криков. Еще через некоторое время обнаруживаешь, что не можешь забыться сном, дабы не показываться тому, кто лежит рядом, спящим, ибо это делает тебя беззащитным. В конце концов, ты отучаешься плакать. А под занавес…
- Что под занавес? – безжизненным голосом спрашивает Фолья.
- Ты сжигаешь себя заживо.
Скорее, замораживаешь.
- Твоими криками боли становится шипение воздуха, втягиваемого сквозь зубы. Криками наслаждения – подавленные вздохи. Слова, которые ты побоялся сказать, обращаются в рубцы на сердце и тромбы, закупоривающие кровеносные сосуды. Часы, которые ты не смыкал глаз в присутствии другого, расползаются под этими глазами в налившиеся синевой мешки. Слезы выливаются рвотой, кровью из разорванных сосудов мозга. Хорошо людям – они, как правило, живут недолго. Демонам гораздо тяжелее, Фолья.
Она вскинула голову и наткнулась на его взгляд. И ощутила, как сердце сжимают холодные пальцы страха. Этот инкуб говорил немыслимые вещи, но знал еще больше, чем говорил. Он смотрел на нее без опасения, каким-то выжидающим и, как ей почему-то показалось, жестоким взглядом. Он словно спрашивал: ну, что теперь скажешь, Фергана?
А что она могла сказать?
- Пошел прочь.
Альнаяр подчинился тут же. Поднялся с дивана и вышел из комнаты, оставив Фолью в одиночестве. Когда прошло первое потрясение, демоница едва не расхохоталась, с трудом сдержавшись, чтобы не начать истерику. Надо же, как она ошиблась в нем. А ведь на первый взгляд ничего особенного в этом инкубе не было: красавчик, каких много, соблазнитель, даже, наверное, не самый лучший, услужливый, как все их племя, обаятельный, легкомысленный. А оно вон как повернулось. Фолья с силой ударила рукой подлокотник дивана. Не разобралась. Как не разобралась в предводителе Двадцать Девятого Легиона, светлая ему память. И во что это вылилось… Неужели за много лет окружающие превратились в ее сознании в некие схемы, действующие по раз и навсегда заложенной программе. Если воин – то верный, не думающий ни о чем, кроме долга, свирепый и готовый в любое время хоть в воды Коцита, хоть в огонь Флегетона. Если инкуб – то обаятельный, дружелюбный, недалекий и беззаботный.
Фолья устало откинулась на спинку дивана. Да, нужно себе признаться, она разучилась общаться с окружающими, разбираться в них, отличать с первого взгляда врагов от друзей и всех считать, скорее, врагами, чем друзьями. В Аду иное опасно.
А инкуб… наглец, конечно. Наглец и безумец. Но он прав, и глупо было бы не признать это из гордости хотя бы перед самой собой.
Да, она не кричала от боли. Даже когда небесный меч пронзил ее насквозь, выйдя из спины, оставив не заживающий ни в каком обличии шрам, – она только размахнулась сильнее плетью и сожгла ангелу крылья. Да, она тысячу раз подумает, прежде чем сказать, но при ее обязанностях по-другому нельзя. Если вспомнить, перед кем она отчитывается, становится понятно, что неосторожно брошенное слово может стоить ей места. А то и чего дороже… Что же касается слез… хотелось. Много раз хотелось, но то ли дела неотложные находились и просто нельзя было тратить время на бесполезные рыдания, то ли приходилось сдерживаться, чтобы не расплакаться, как девчонка, перед Вельзевулом или Люцифером. А потом это все пропало, ушло, и больше не подкатывал к горлу горький ком, мешающий продохнуть, и уголки глаз не щипало, и сердце оставалось всегда более или менее спокойно.
Как после многих лет покоя и холода она заплачет?
Фергана дотянулась до кувшина с вином, плеснула в чашу, отпила несколько глотков. В груди растеклось тепло, стало немного легче, плакать расхотелось окончательно. Фолья поднялась, подошла к окну, за которым шел неспешный и обстоятельный снегопад, вечный, как и сам этот ледяной мир. Альнаяр говорил, что однообразная картина за окном нагоняет тоску, но Фолье всегда хорошо думалось, когда она глядела на снег. Движение снежинок – то медленное и плавное, то быстрое и хаотичное – помогало сосредоточиться.
Инкуб, конечно, наглец. Инкуба надо наказать, чтобы впредь неповадно было. Хотя в чем-то он, без сомнения, прав. В этом ледяном мире слезы кажутся настолько неуместными, что плакать просто не получается. А может быть, и стоило. Сколько часов она простояла вот так у окна, в гордом одиночестве пережидая сердечные бури с плотно сжатой линией губ и абсолютно сухими глазами.
- Фолья…
Обернулась. Ну, так и есть. Ему определенно жизнь не мила.
- Фолья, прости меня, я погорячился. – Теплые руки обняли ее сзади, дыхание коснулось уха. – Кто я такой, чтобы учить тебя…
О, на эту реплику можно было бы ответить тысячей колкостей, но Фергана лишь откинула голову ему на плечо, накрывая его руки своими. Ей было холодно. Ей всегда было холодно. А он согревал ее.
Горячие губы прижались к основанию шеи, скользнули по плечу.
- Забываешься, инкуб.
- Забываюсь, - согласно выдохнул он, распутывая завязки корсажа…

@темы: Тёмная сторона мира. Версия

---

Хроники тёмного пламени. 5. Слуги Бальберия

[Плотвичка]

В раю те, кто сказали Богу "Да будет воля Твоя",
в аду - те, кому Бог сказал "да будет твоя воля".
(К.С.Льюис)

Да будет воля Твоя… ну, неужели вам так сложно подчинить свою жизнь этой простой истине?!
Я служу Бальберию, и я ненавижу вас, людей.
Нет, не потому что все демоны ненавидят людей. И не потому, что ненависть к роду человеческому прописана в моих должностных обязанностях.
Просто однажды Белопушистые решили, что Самоубийство – это самое страшное преступление против Бога и против Системы, и всех смертных начали отсеивать по критерию причастности.
Так, что самоубийцы с тех пор оформляются в нашем ведомстве, а «Прочие» следуют на расфасовку дальше…

Вы, пока ещё не поняли весь юмор ситуации?
Конечно, с вашей природной близорукостью к энергиям тонкого мира, оно и понятно…
Впрочем, те, кто пишут законы сверху, тоже не думают, во что это выльется «на местах». Это реалии любого из миров.
А ведь мысль чудовищная и чудовищно-простая, как апельсин, с которого зубами содрали кожу. И даже становится даже смешно, что никто не думал об этом раньше: Все люди – самоубийцы.

Да-да. Я не оговорился.
И я ничего не путаю.
Ад не казался бы демонам Адом, если бы не бюрократическое оформление этой кучи бумаг. Той дикой кучи, от которого воют теперь все демоны, однажды присягнувшие Бальберию.

Вы спросите, как? Ведь есть официальная статистика по самоубийствам. Вы, может, даже вспомните мне Станислава Грофа, с его разделением на насильственные и ненасильственные самоубийства. И даже вспомните теорию по глубинным предпосылкам человеческого подсознания к тем или иным видам самоубийств.
Но это бред.

Да, если вы хотите вернуться к Мировому Океану, и режете вены в тёплой ванной, или запиваете водкой аспирин, то это самоубийство.
И когда прыгаете с крыши, или бросаетесь под поезд, чтобы разрушить своё тело, и через разрушение вернуться на путь философского созидания.

Но… не только.
Судя, по той же статистике, и не столько.
Первые два типа хотя бы честнее.
И мы, демоны, уважаем их несколько больше. При всей противности ситуации.
Человек решил. Человек пошёл простив Бога.
Человек сделал выбор.

Нас бесит не это.
Куда хуже ваши латентный самоубийства, составляющие 95% нашего документооборота.
Ведь это тоже выбор. Ваш выбор. Выбор ведущий к разрушению и смерти, просто растянутый во времени настолько, что, с обычной точки зрения, кажется нормальным течением жизни…

Вы ходите на работу. День за днём. В режиме 24/7. Вроде не леность, не праздность… Вы увлечены своим делом. Вам трудно, но великая цель процветания вашей фирмы того стоит…
Разумеется, вы даже радуетесь, что раз вам так трудно, то путь лежит… вверх… ибо Facilis descensus Averni – Лёгок путь через Аверн …
А потом вы ломаетесь, как ломаются фарфоровые куклы. С размаху об пол. С треском, и осколками слёз в разбитых фарфоровых глазах.
Инфаркт? Инсульт? Повышенное давление? А, может, осложнения после того, как вы заканчивали проект с температурой?
Как сладостно, наверное, день за днём, час за часом убивать себя. Возлагать себя на жертвенный алтарь Системы, словно овцу.
О, нужно порядочно мазохизма, чтобы понять вашу извращённую логику… быть нужным системе, пока… пока не сломаетесь.
Ведь сломанная кукла ничего не стоит. И она никому не нужна. Ни Системе, ни миру…
Смешно, правда?
Жить ради того, чтобы как можно быстрей исчерпать механический завод в часах своей жизни?...

Вы вспомнили про алкоголиков и наркоманов! Ну, да. Конечно. Вы не безнадёжно тупы, я удивлён.
Ещё сигареты. Это тоже особое удовольствие. Смотреть на пачку, где изображены твои разложившиеся лёгкие, и всё равно брать вонючую палочку… Точнее, брать её, с ещё большим удовольствием.
Запретный плод сладок?
А что может быть запретнее, чем собственная Смерть?

Но, слишком явно, и слишком на поверхности.
Слишком банально.
Лучше вспомните, какой изысканный способ отравления каждый день употреблять сладкое, или жирное. Вы думаете, что это чревоугодие? Ха-ха! После пересмотра ГОСТа, мы обращаем внимание исключительно на результаты. А в результате вы умерли на 10 лет раньше, потому что заработали себе ожирение и сахарный диабет.
Вы умерли, потому что выбрали конфету к чаю по утрам.
Вы сами выбрали причину вашей смерти.
Это самоубийство.

А те, кто готовы на всё, лишь бы походить на полвесла?
Их откровенная молитва Смерти уже навязла у нас в зубах. Да, смотреть, как разлагаются собственные органы, от недостатка пищи.
Как печень гниёт, как у заправского алкоголика, как вопя в агонии щитовидка, и надпочечники, выбрасывая в кровь смесь эндорфина и ацетона.
Разрушать то, что дано Господом во имя Кумира…
Как смешно.
Зато какая лёгкость во всём теле)

Или, когда вы пьёте эти гормональные таблетки, чтобы не иметь детей…
Мы ведь тоже сразу идём вам навстречу!
На всё ваша воля.
Пара лет, и вы избавитесь от атавизма материнства навсегда.
Великое самоубийство себя, как особи женского пола.

Что ещё?
Вы думаете, что когда вы простудились под дождём и заболели, то на это воля Бога? Или когда ваш парашют не раскрылся на высоте? Или когда вы превысили скорость и вылетели на встречку? Или когда у вас был депресняк, и вы не заметили, несущуюся на вас машину?...
Смешно.
Вы же сами сделали этот выбор. Сами не взяли зонтик. Сами заплатили деньги, чтобы попасть на аттракцион своей смерти. Сами сели за руль. И сами вышли на проезжую часть…

Или сделали выбор не делать ничего.
И сдохли от последствий гиподинамии.

Но это всё банальные виды самоубийства. Связанные с убиванием вашего человеческого тела.
Ваше тело слишком несовершенно, чтобы обращать на него внимание.

Я слуга Бальберия.
И в человеческом мире у меня есть такое же смертное тело.
Красивая оболочка, за которой нет ни одного здорового органа. С тонкими запястьями, на которых неровным росчерком белеют шрамы от вскрытых вен.
Да, потому что я попробовал все виды самоубийств. Ибо я – демон. Я мастер, знающий своё искусство. И я исследователь, который должен был испытать своё мастерство на себе.
Последним аккордом, я разрушу это человеческое тело. Красивую оболочку. Располосую её о камни, так, чтобы не было ни красоты, ни глилости скверны.
Просто груда человеческого мяса и экскрементов. Которые уже – не я.
Это будет прекрасно.
Философия первородного хаоса.
И самого великого из грехов, но…

Но пока у меня есть ещё дела.
Ведь тело – это ещё не всё.
Есть 20 граммов, которые не дают мне покоя.
Душа.

Вы, смертные, убиваете её куда быстрее.
Потому что ваш путь ведёт вас куда-то. А вы обязательно сворачиваете с него, упиваясь медленным ядом суетной жизни.
Вы, должные пройти Путь и стать эйнхериями…
Вы убиваете свою душу пороком, скатываясь к зависти, злословию, праздности, жестокости…
Или идёте не по своему пути, с мазохистской радостью поясняя, ради какого именно идола вы принесли в жертву свою мечту…
Или читаете нотации, как привести всех к Добру… вы, которые и понятия не имеют, чем точно Добро отличается от Смерти.
Вам так просто убить свои 20 грамм…

Мне куда сложнее. Я – демон.
Это мой выбор.
Падать ниже уже некуда…
И я ненавижу вас, людей.
За то, что вы засываете меня кучей работы. И за то, что мой путь через Аверн сто крат тяжелее вашего.

@темы: Тёмная сторона мира. Версия, Хроники тёмного пламени

---

Цена одной мечты

[Антуан Ксавье]

За свою коротенькую жизнь человек может натворить кучу ошибок. Иногда, такие ошибки приводят к войнам или взрывам ядерных реакторов... представляете, сколько ошибок можно сделать за жизнь в несколько десятков сотен раз длинней?

Иногда я думаю, что даже Лучезарный добрый Бог косячит, в своих творениях. Во всяком случае, если бы он был непогрешим, то не было бы нас, демонов. Так что говорить об остальных?

Я тоже грешен.

Я тоже совершил, как минимум одну вещь, которой не должно было быть. И ту, о которой жалею.

Нет, не о восстании против Бога. Это было так давно, что все уже давно привыкли к своему нынешнему положению.

И не о восстании против Владыки Ада. Я справляюсь с его должностью ничуть не хуже. Но...

Вы когда-нибудь задумывались, почему боги становятся пустым мифом? И почему одна религия приходит на смену другой? Откуда берём силы мы, демоны?

Всё дело в вере. Силу получают те, у кого больше адептов, словами и делами, утверждающих нужность Хозяина. Любая власть — это по большому счёту странное веяние моды.

Так и я получил свою силу, когда создал институт инквизиции. Мешая чёрное с белым, под цвет собственных крыльев.

Но я создал её не один. Ведь формальному обвинению всегда не хватало для убедительности поцелуев железной девы... Карро, демон жестокосердия добавил нужную нотку в идеальность моей машины. И получил свои вечные 20% с оборота Силы.

Какая казалось бы мелочь... вы, смертные, добровольно отстёгиваете государству подоходный налог, налог на имущество, налог на транспорт, налог на право дышать... и даже не задумываетесь, как велика эта сумма. И сколько возможностей упускаете вы в порыве своей кристальной честности.

Конечно, может, у вас просто нет достойной мечты, для реализации которой не хватает именно этих отчислений. Ведь вам никогда не выпадало шанса стать новым Владыкой Нижних Земель.

Да, я убил Карро. Тогда это казалось логичным и единственно правильным. И я получил, что хотел.

Я видел маленькую трещинку на идеальном балансе мира и заклеил её, как мог. Как вы иногда заклеиваете вазы или обувь, не имя никакой возможности выбросить её в мусорное ведро.

Я назначил нового демона на должность Карро. И думал, что на этом можно закрыть историю... Но теперь, сотни лет спустя, я чувствую, как та маленькая трещинка расползается всё дальше и дальше, заставляя сгибаться в корчах все три мира.

Я не вижу Неба. Я только знаю, что Вениамин, вечный противостоятель Карро, в какой-то момент утратил связку с демоном-заменой, и рухнул вниз. В мир людей.

И что мир людей стремительно летит к собственной гибели, пороками, равнодушием, болью, неверием, жаждой разрушения и смерти. Я знаю это, потому что Ад распирает от энергии, к получению которой демоны почти не прилагали усилий.

Вы думаете, что я должен радоваться? Устроить войну с Небом, или что вам там обычно говорят об отношениях между мирами? Стать тотальным правителем Вселенной?...

Смешно.

Я знаю, что, если не сумею вернуть баланс, то рискую остаться посреди серой пыли Начального Хаоса. И я ищу решение. Через своих подручных. Через человеческие мысли и чужие сны... Пока не слишком успешно.

И смотрю на мир, в который никогда не смогу подняться в своём нормальном физическом воплощении. На его пьяную в своей предсмертной истерике радость, на его боль. На его жизнь...

@темы: Код доступа в Небеса, Тёмная сторона мира. Версия

---

ПЯТЬ РЕК АДА

[Нуремхет]

Размещала в дневнике, но подумала, что сюда это тоже подходит. Связано персонажами с Главным правилом демона. Продолжение в комментариях. Рейтинг PG-15. Сопровождается иллюстрациями. Да, и если я в чем-то ошиблась, поправляйте.

Река первая: Ахеронт.

Река Скорби.

Над черной водой нависло небо – такое же черное, прочерченное огненными полосами. Несмотря на рыжий, будто сотканный из пламени, туман над рекой, от воды тянуло холодом. Тэссэ стало немного неуютно от этого и того, что должно было сейчас произойти. Он сдержал себя, не позволил даже поежиться, невзирая на то, что больше всего хотелось сейчас обхватить руками плечи в попытке защититься от холода, исподволь пробирающегося… не под одежду, нет на нем, Тэссэ, одежды – под кожу. Но даже если бы здесь не было Фольи Ферганы, демоницы Восьмого Круга, приведшей его сюда, и тогда бы большее, что он себе позволил, – передернуть плечами. Свою слабость оборотень избегал показывать не ей, Фолья поймет и, может, поддержит, - но река… Река не должна ни на минуту усомниться, что в нее входит достойный… ну, пока что смертный. Смертный, намеревающийся стать демоном.
Оборотень входит в воду, и не сдерживается – дергает нервно плечами. Ощущение такое, словно под кожей шарят холодные неласковые руки, ощупывая жилы, мышцы, кости. Тэссэ только крепче сжимает зубы и входит глубже.
Мертвенный холод сковывает ноги, поднимается до колен, выше, по бедрам, обхватывает пояс, так что все в животе сжимается, ползет к груди. Но это не самое страшное. Страшнее то, что он проникает в мозг, заставляя мир кружиться перед глазами, замораживает кровь в венах, застилает обзор жирной вязкой чернотой. В уголках глаз начинает щипать, и горячие слезы текут по щекам. Тэссэ не знает, власть ли это Ахеронта, который, наверное, не просто так назван Рекой Скорби, или его собственные эмоции, желание выбросить, выплеснуть напряжение, накопившееся с того мига, как он оказался в неприветливом преддверии Ада, растерянный и смятенный. Погибший для земного мира и продавший душу демону.
Оборотень хочет поднять руки, чтобы стереть слезы, жар которых становится просто невыносимым в окружающем его холоде. Одна рука уже онемела и не ощущается, другая, дрожа, поднимается к лицу, стирает жгучие капли… крови. Кажется, темное пятно на ладони – последнее, что он видит, потому что глаза его медленно и верно заливает бордовая жидкость, текущая из-под век. Ему не больно. Ему холодно. Холод притупляет все чувства.
Тэссэ пытается разлепить веки, но они плотно склеены коркой. И не поднимешь рук, чтобы продрать глаза. И сами веки… уже… не поднимешь…
Неустойчивое дно под ногами начинает раскачиваться, а он не может даже отставить ногу, чтобы сохранить равновесие. Кажется, он сейчас упадет в эту воду и превратится в ледяную, плачущую кровавыми слезами статую, символ Реки Скорби. Если уже не превратился…
Всплеска он не слышит. Слух отказал, как и зрение. Просто горлу становится невмоготу дышать, стальные обручи перепоясывают легкие, давят грудь, дробя кости, кровь застывает, нет, уже застыла…
… как выплыл – оборотень не знал сам. Только что тело сковывал мертвенный холод, как вот он уже отпустил, и Тэссэ лежит, дрожащий, на берегу, а присевшая рядом Фолья растирает ему грудь ладонями. От ладоней идет тепло, живительными волнами прокатывающееся по телу. Двигаться не хочется. Даже глаза открыть – и то тяжело. Поэтому Тэссэ не шевелится, для минуты блаженного расслабления. Замороженное холодом реки тело оттаивает, словно ледышка, с волос натекла лужа, лежать в ней неприятно, а смысла двигаться нет – волосы все равно не высушишь.
Руки Фольи разминают одеревеневшие мышцы живота, то надавливая, то поглаживая, заставляя расслабиться. И Тэссэ так хорошо, так тепло и спокойно, что не хочется вставать. Лежать бы так вечно… вот только лужа…
Демоница скользит ладонями вниз по его животу, проводит пальцами по внутренней стороне бедра, ненавязчиво проскальзывает выше, дотрагиваясь до упругой плоти…
- Ты что делаешь?! – Туман блаженного забытья еще не окончательно сошел с него, но Тэссэ хватило сил сесть и оттолкнуть коленом руку Фольи.
- А как еще заставить тебя, котенок, проснуться? – усмехается она беззлобно. – Идем, еще четыре адовы реки ждут тебя…

@темы: Тёмная сторона мира. Версия

---

Judico adductum

[Нуремхет]

Так, не знаю, но мне кажется, что эта песня о заключении договора с демоном.

@музыка: см. выше

@темы: Код доступа в Небеса

---

Главное правило демона

[Нуремхет]

Предположение, всего лишь предположение о правиле, которого демону нарушать не следует.

- Ты знаешь, зачем я позвала тебя, Йарна? - В ее голосе нет угрозы, напротив, он звучит даже ласково, но я давно уже научился не обманываться этой добротой.
Я знаю, что она видит меня насквозь, поэтому лишь киваю. Ей бесполезно лгать, и мы оба понимаем это прекрасно.
- Ты знаешь, что угрожает демону, который отдал сердце смертному? - Спокойный тон, спокойное лицо. Она никогда не позволяет себе проявить гнев.
- Да... моя госпожа.
- Тогда ты должен понимать всю неустойчивость своего положения... Сколько ему лет, этому человеку? - внезапно спрашивает она.
От неожиданности я отвечаю сразу:
- Четырнадцать.
- И ты утверждаешь, что знаешь его с четырех? - Фолья Фергана задумчиво трет подбородок длинным тонким пальцем.
- Да, госпожа.
Она чуть улыбается.
- Это плохо. Значит, ничего поделать уже нельзя. Ладно, Йарна. Я не задержу тебя надолго. Просто хочу поговорить с тобой о главном...
О главном? О, я многое мог бы тебе рассказать, великолепная Фолья, да только поймешь ли ты меня. Ты, всесильная, прекрасная, бессмертная демоница, разве можешь знать, каково это - держать на руках испуганного, еле дышащего котенка, стараясь не прижимать к себе слишком сильно и не пугать еще больше неестественным жаром своих ладоней. Разве можешь ты, столько видевшая за миллионы своих лет, знать, насколько это интересно, - наблюдать за тем, как растет малыш-оборотень, радуя тебя недюжинным умом и талантливым обращением с оружием? Разве ты, которая холодна и горда, чувствовала хоть изредка что-то похожее на ту всепоглощающую нежность, когда прижимаешь черноволосую головку к своей груди и шепчешь сказки на ухо засыпающему ребенку? Неужели ты, бесстрашный полководец двадцати девяти адских легионов, знаешь, каково это - замирать от каждого его объятия, давить растущую привязанность под пластами страха, опасаясь однажды лишиться силы? Как ты можешь утверждать, что знаешь о главном достаточно, чтобы говорить со мной?!
Но ты имеешь надо мной власть неоспоримую, и я с улыбкой склоняю голову.
- Я слушаю тебя, госпожа.
- Скажи мне, Йарна, это произошло по твоей воле? Или ты чувствуешь, что тебя околдовали?
Околдовали? Да. Его глаза, темно-синие, дерзкие, слишком взрослые для мальчика его возраста. Его честность и стремление сломать себе шею, но сдержать слово, данное неважно кому, даже самому себе. Его преданность своей цели и маниакальный блеск в глазах, когда он заводит разговор о мести убийцам его семьи. Его ловкость и сила, умение управляться с любым оружием, превосходящее - это в его-то годы - талант мастеров военного дела.
Да, я был околдован. Только не тем способом, который ты имеешь в виду, великолепная Фолья.
- Нет, госпожа. Он не применял ко мне никаких заклятий. Да он и магией-то не владеет. - Позволяю себе улыбку.
Фолья не отвечает на нее и произносит раздельно:
- Вот как... Тогда это плохо, Йарна.
Когда Фергана так медленно и четко выговаривает слова, это значит, что она готовится принять серьезные меры.
- Ты догадываешься, почему? - вперивает в меня испытующий взгляд.
- Потому что любая привязанность - это слабость, которой могут воспользоваться мои враги, - отвечаю я заученно. Еще бы, сколько она мне это вдалбливала в те далекие времена, когда я не мечтал подняться выше Третьего Круга.
- Вот видишь, - почти нежно, - ты и сам все прекрасно понимаешь. Для твоего же блага лучше не переводить отношения с этим мальчиком в более близкие, чем "демон-хозяин". Иначе тебе придется оставить своего оборотня.
Я взвиваюсь с кресла.
- Почему?!! Почему я не могу оставаться со своим господином, если люблю его?! Что такого страшного может случиться, что мне придется бросить того, кто заключил со мной договор?!
- Что может случиться, спрашиваешь? - Ее глаза хищно сужаются, превращаясь в черные щелки. - Ты можешь потерять свою силу - об этом не подумал? И если это случится, даже защитить оборотня не сможешь, не то что служить ему до конца его дней!
- И каким же образом я могу потерять силу, Фолья?
- Очень просто! Говоришь, он умен, хитер и ловко обращается с оружием? Тогда вспомни эти слова, когда твой оборотень пожелает вознестись над тобой, демоном Шестого Круга. Привязавшись к нему, ты, сам того не замечая, отдаешь ему все больше и больше собственных сил. И я не думаю, что душа этого оборотня стоит так дорого, чтобы жертвовать ради ее заполучения таким талантливым демоном, как ты.
- Он ничего не взял у меня, и я силен как раньше.
- Пра-авда? - Она мгновенно оказывается рядом со мной, и я чувствую, как длинные холодные пальцы вздергивают мой подбородок, заставляя смотреть ей в глаза. - Ты так в этом убежден, Йарна? А что если мы сейчас, прямо сейчас, проверим правдивость твоих слов?
- Каким образом? - Я уже понимаю, что ввязался в спор, который мне не под силу выиграть, но отступать поздно, да Фолья и не примет отступления.
- Мы сразимся здесь, сейчас, чтобы я убедилась в том, что ты по-прежнему достоин места в Шестом Круге. И если ты сможешь это доказать, я от тебя отстану и оборотня твоего тоже оставлю в покое. Если же нет, - она приближает свое лицо к моему и выдыхает мне в губы: - я сброшу тебя на Третий Круг, глупец, а душу твоего хозяина поручу более сильному и более способному демону. Ты все понял, Йарна?
Мне хочется ответить, но я не могу произнести ни слова, завороженный ее красотой.
- Вставай, Йарна! - велит Фолья, отпуская мой подбородок, и я не в силах сдержать разочарованного вздоха, когда ее губы отдаляются от моих. - Поднимайся и становись против меня.
Мы покидаем прохладный зал дворца, выходя наружу. Горный пейзаж вокруг успокаивает глаз. И даже огромные булыжники, катящиеся с вершин, не нарушают идиллии. Я же не грешник, чтобы бояться этих камней. Только отмечаю мысленно, что наша битва с Фольей устроит еще один мощный обвал.
Она выбирает просторное плато и приглашает меня подняться. Я замечаю, что демоны Шестого Круга собираются посмотреть наше сражение. Даже сама хозяйка Круга - Графиня Ведьм - пристраивается на одном из булыжников, чтобы насладиться необычным зрелищем. Нечасто демон сражается с тем, кто выше его на два уровня.
- Ты, - велит Фергана Графине Ведьм, даже не оборачиваясь, - поставь часы. Шесть минут, Йарна, - за каждый покоренный тобой Круг. Если ты сможешь удержаться против меня шесть минут, я забуду о нашем споре и позволю тебе вернуться к твоему господину.
Она кивает, давая знак к началу поединка.
Я успеваю заслониться рукой - скорее инстинктивно - ее плеть, золотая огненная плеть, захлестывает мой локоть, сдирая кожу широким лоскутом. Удар настолько силен, что я падаю на одно колено, спешно затягивая дымящуюся рану. А жуткий хлыст свистит снова. Огненный бич, взвизгнув, больно резанув по ушам, разбивает горную породу в нескольких миллиметрах от моего колена. Я чувствую страшный жар и догадываюсь, что Фолья просто меня пощадила.
- Еще раз промедлишь - и я отправлю тебя передавать привет болотам Минароса.
Я вскакиваю на ноги и материализую в руке плеть, такую же, как у нее. Десять лет назад я попросил Фолью научить меня владеть этим оружием. И приходится признать, что ничего более удобного и смертоносного я еще не видел. Моя плеть слабее, чем у Ферганы, и температура их пламени несравнима, однако я чувствую, что отразить нападение Фольи смогу.
Когда пылающий хлыст проносится возле моих ног, я отскакиваю и бью своим. Со звонким хохотом моя противница уклоняется от удара - так легко и грациозно, что я чувствую накатывающую панику, предвидя близкое поражение.
Огненная плеть, носящая имя Ферганы, пролетает под моей рукой и ударяет в грудь. Дикая боль вновь бросает меня на холодные камни, в ушах страшным шумом отдается грохот обвалов Малебольдже. Не знаю, вызовет ли наша битва новые, более сильные камнепады, но мой вопль их спровоцирует точно.
Кровожадный хохот Фольи заглушает рев лавины.
- Поднимайся, Йарна! - кричит она. - Поднимайся, если не хочешь отправиться на поклон к Маммону!
Вот уж к кому не рвусь на поклон, так это к олицетворению алчности. Однако подняться - это выше моих сил, не говоря уже о том, чтобы продолжить битву.
Фергана подходит ко мне, опуская плеть, чуть касаясь босой стопой моего плеча.
- Ты безнадежен, Йарна, - произносит она беззлобно и чуть устало. - Ты не заслуживаешь места в Шестом Круге.
- Еще... три минуты... - выдыхаю я.
- Да уж. - Фолья печально усмехается. - Хоть на ноги встань, не позорься.
С чего я решил, что имею право бросить ей вызов? Почему подумал, что смогу удержаться против нее даже эти несчастные шесть минут? Вот уж вправду - глупец.
Я пробую приподняться на локтях. В глаз бросается темнота, к горлу подкатывает ком, голова начинает кружиться. Прощай, Малебольдже, здравствуйте, болота Минароса, змееподобный Маммон - олицетворенная жадность. Кто бы знал, что наша мирная беседа с матерью превратится в позорное изгнание с Шестого Круга, а Тэссэ, моему господину, подыщут другого, не отягощенного ненужной привязанностью слугу. И будут правы.
Не будут! - кричало все внутри. Ему нужен только ты, пусть он раньше никогда этого не показывал. Но ты же помнишь, как вы засыпали вместе, как ты целовал ему волосы и желал спокойной ночи, а когда он просыпался в слезах, видя во сне расправу над родными, - ты всегда был рядом, был тем единственным, кто мог его утешить. Вспомни, ведь он даже называл тебя отцом, разве это не показатель его любви! Пускай он никогда об этом не говорил, но ты-то знаешь, что вы давно уже не просто слуга и хозяин, что вы ближе даже, чем отец и сын! Разве он когда-нибудь злоупотребил своей властью, разве позволил себе поднять на тебя руку! А ведь мог бы, мог - и не единожды. Это портит очень многих - когда им безоговорочно подчиняется существо, которое в тысячу раз могущественнее их самих, и ты, демон, неоднократно чувствовал это на себе. А этот мальчик ни разу - слышишь, демон, ни разу - не решил воспользоваться твоим подчиненным положением. Да что говорить, ты ни одного оскорбления от него не слыхал! И хочешь бросить своего оборотня, своего хозяина, своего сына, самое дорогое на свете создание на произвол судьбы в лице суровой Фольи Ферганы! Да будь она хоть самим Люцифером, разве не ты и только ты заслужил оставаться подле Тэссэ вечно? И неужели думаешь, что он позволит другому демону приблизиться к себе!
- Йарна, затяни рану! Иначе магия плети разъест ее! - слышу крик Графини Ведьм.
- Молчи, - ледяным тоном приказывает Фолья.
Но уже поздно. Я с трудом затягиваю дымящуюся рваную рану на груди и, почти не шатаясь, поднимаюсь на ноги.
- Похвально, Йарна, - скупо улыбается Фергана. - Интересно, смог бы ты это сделать без чужой подсказки.
Я смотрю на часы. Осталось меньше минуты.
Моя противница со свистом раскручивает плеть над головой, и в тот момент, когда, по моему мнению, она должна ударить, я вскидываю запястье, обхваченное пылающим кольцом - рукоятью огненного бича.
Страшный удар отбрасывает меня на несколько метров. Я рефлекторно заслоняюсь руками от летящих из-под чудовищной плети камней. Когда темнота в глазах рассеивается, я поднимаюсь с колена и встаю прямо, заставляя хлыст в моей руке исчезнуть.
То же самое делает напротив меня Фолья. Время вышло.
Первое, что я отмечаю, - это необычайная тишина, нависшая над местом сражения. Демоны молчат, ожидая вердикта Ферганы, а мне становится почему-то легко. Наверное, потому, что я знаю то, о чем еще не подозревает она.
В зловещем молчании, сопровождаемая десятками взглядов, Фолья подходит ко мне и останавливается так близко, что я ощущаю исходящий от нее волнующий аромат могущества. Он кружит мне голову, и, когда она вновь приподнимает двумя пальцами мой подбородок, едва удерживаюсь, чтобы не целовать ей ладонь.
Несколько долгих, томительно долгих секунд она молчит, а затем произносит прохладно:
- Если бы ты проявил больше изворотливости и сноровки, я подумала бы о том, чтобы перевести тебя на Маладомини.
Седьмой Круг! Она считает, что мне лишь немного не хватает для перехода на ступень выше! От счастья и неимоверного облегчения из глаз текут слезы. Я падаю к ее ногам, целуя точеные босые стопы.
- Моя госпожа... я благодарен за твое милосердие...
- Я не столь милосердна, как тебе хочется думать, Йарна, - произносит она ровно. - Встань. Возвращайся к своему господину и служи ему верой и правдой до конца его дней. Не оскорби его душу предательством. Иначе я собственными руками брошу тебя в Ледяную Тюрьму.
- Я сделаю все, чтобы оправдать твое доверие. - Наверное, я выпалил это слишком горячо, потому что она криво усмехнулась и проговорила:
- И самое главное, Йарна. Никогда, никогда, если не хочешь лишиться всего, что у тебя есть, не давай своему господину такой силы, которая может низвергнуть тебя обратно в преисподнюю. Не давай власти над твоей жизнью. Ни при каких условиях.
- Я понял тебя, госпожа.
Отдать кому-либо из смертных власть над жизнью демона - все равно, что выпустить на свободу все их тайные желания. Жажду власти, могущества, вседозволенности и безнаказанности. Ибо какой человек может быть сильнее, чем тот, у кого в руках судьба бессмертного? Это основное правило тех из нас, кто по роду своих обязанностей имеет дело с людьми. И ты права, всемогущая Фолья, тысячу раз права.
Только ты невозвратно опоздала. Потому что сегодня утром я положил к ногам моего господина оружие, способное нанести мне смертельный удар.

(с) Лоринга

@темы: Тёмная сторона мира. Версия

---

Демон-хранитель

[Нуремхет]

Написано по мотивам повести Демон-хранитель

Я не прошу судьбы ни простой, ни сладкой,
С запахом роз и трав, с золотым отливом...
Только твоих успехов в кровавых схватках
Мне достает вполне, чтобы быть счастливым.

Я не прошу, чтоб мне подчинялись волны,
Чтоб, как Сеере, время мне было верно.
Только твоих побед для меня довольно,
Чтоб не пропасть бесследно в огне Инферно.

Я не прошу себе именной печати
И повышенья. Место пустует свято.
Мне твоего везенья с лихвою хватит,
Чтобы не рухнуть камнем на Круг Девятый.

Я попрошу судьбу об одной услуге:
Щедрой рукой тебе да отсыплет счастья.
Я должен знать: ты цел, если мы в разлуке,
Лишь бы туман кровавый твой взгляд не застил.

@темы: Тёмная сторона мира. Версия

---

Верно и Неверно

[Летучий Крыс]

Могу точно вам сказать, где я был, когда понял, что настаёт конец света. Я был на заправке — БП Амоко — заправляя «Бентли», покупая «Слим Джим» и пачку «Кэмел», ловя на себе этот взгляд продавца, вроде: «Кто водит „Бентли“ и ест „Слим Джим“?». Я просматривал полку с порнухой за прилавком, эту большую тёмную хрень, которая закрывает всё, кроме верхней части журнала. Я мог видеть лица на паре обложек, и я подумал «Хех. А у „Клуба“ девчонка с обложки будет посимпатичней, чем у „Плейбоя“».
И тут я осознал, что настает конец света. Не просто «мир движется к гибели», что я всегда знал. А что это конец, что конец уже начался, что конец будет не скоро или быстро, а что он происходит сейчас.

***

Конечно же, не порнушные журналы навели меня на эту мысль. Я просто умный засранец. Я чувствовал неизбежное ощущение конца света, органами чувств, которых, обычно, у людей нет. Вы можете ощущать это время от времени, когда у вас вдруг появляется плохое предчувствие за миг до того, как звонок телефона принесёт плохие известия. Или этот холодок, который внезапно пробегает по вашей спине, по причине, о которой вы можете только гадать. Тому есть причина. Просто дело в том, что большинство людей не может расшифровать значение. Этот как рыба, которая смотрит на газету. Она видит буквы, не хуже меня с вами, но они не объяснят ей ни хера о резолюциях ООН или глобальном потеплении.
То, что я чувствовал, было рокотом зовущих душ, множества духов, призывавших меня, умолявших меня, взывавших ко мне в ищущем и отчаянном тоне.
Я слышал голоса, которые знал на протяжении тысячелетий, голоса времён зарождения мира. Я уже привык к тихому шёпоту просьб, как вдруг они из шёпота превратились в трубный глас. Раньше они звали меня из-за пределов существующей реальности, теперь же кричали, находясь от меня не дальше, чем кассира. Вот что меня навело на мысль: тысяча гласов мучения и проклятия, и все они выкрикивали моё имя.

***

Я мог бы назвать вам моё имя, но букв для этого недостаточно. Я сильно полагался на двоичный код. Было доказано, математически доказано, что любую информацию, которую можно познать, можно выразить серией нулей и единиц. В восьмидесятые, когда я был оптимистом и думал, что компьютеры способны всё исправить, я перевёл своё имя в двоичный код. Оно заняло 666 страниц шрифтом восьмого размера.
Вы так же можете называть меня Люцифером, и, просто к вашему сведению, мне не доставляет наслаждения курить, или жрать солёные закуски, или пялиться на порнуху. Я не наслаждаюсь. Я не могу. Я делаю хорошую мину, когда потягиваю дорогое вино, или ем изысканные яства, или занимаюсь любовью с моделью из журнала, но это не приносит мне настоящего счастья. Я могу представить себе наслаждение. Я получаю определённое умозрительное удовлетворение, испытывая «удовольствие». Мне нравится обустраивать дела приятно. Я предпочитаю красоту уродству, запах роз вони дерьма, нежность шёлка грубости мешковины. Но отсутствие боли не есть удовольствие, и любой умозрительный комфорт, которого я добиваюсь, кажется стерильным по сравнению с настоящим удовольствием.
И всё же, я пытаюсь. Я продолжаю думать, что однажды я смогу сам себя обмануть и представить, что я счастлив, и это вполне может быть почти тем же самым, что и быть счастливым. «Притворяйся, пока не почувствуешь» — как говорится. И я ем как король, трахаюсь как рок-звезда и на бампере у меня наклейка: «Небеса Отвергают Меня, А Ад Боится, Что Я Его Завоюю». Я притворяюсь с тех пор, как человечество научилось добывать огонь, у меня так пока и не получилось. Вместо счастья у меня есть обязанность.

***

Я услышал это призывы, эти крики вскоре после поездки в Калифорнию. Тут я узнал, к своему величайшему смятению, что некоторые из моих бывших коллег по сотворению мира вырвались из пут, и вновь наслаждаются миром людей. Или, по крайней мере, пытаются наслаждаться.
Я надеялся, что это будет лишь небольшая струйка, необычайно высокая отметка прилива в человеческой истории призыва падших. Но те голоса…нет. Я знал, что это было что-то новое, что-то совсем иное. И тогда я понял, что у меня есть месяцы, может год или два, чтобы остановить апокалипсис, если мне повезёт. Я привык работать в масштабах десятилетий и столетий. Сражаться с каждым демоном в Аду будет трудным делом, даже с такой отсрочкой.
Но я чувствовал, что должен попытаться. Я начал процесс активации «Дней Огня». Я собрал вместе деньги и последователей. Я ставил все возможные препятствия на пути появляющейся орды демонов, какие я только мог. Что ещё я должен был сделать?
Теперь прошло полтора года, и я пью кофе с Вудро Миллером, важным элементом моего кое-как состряпанного плана. Но это не просто какой-то там кофе. Это кофе прямёхонько из кошачьей задницы.
— А вот теория о зле, — сказал я, пододвигая к нему кружку.- Зло просто случается. Как наземный туман, оно подымается в крошечных, незаметных количествах. Так же, как вонь собачьего дерьма, оно пропитывает твою одежду. Однако в отличие от вони, ты можешь передать зло дальше, если захочешь. Когда некий человек, таким образом, получает достаточно зла, он может либо зарыть его, либо сделать что-то совсем плохое, чтобы передать его дальше, растворяя его в сотнях, тысячах или миллионах других. Иногда заряд зла настолько силён, что стоит просто умереть. Быть задавленным танком в Китае или дать нацистам убить себя, до того, как ты выдашь евреев, которым даёшь убежище. Быть прибитым к кресту, всё может быть. — Ты теперь христианин, Кук?
Вудро не знает меня. Он думает я его друг Кук. А ещё он не знает происхождение своего напитка.
Он делает глоток.
— Что ты думаешь?
— Ух ты! Эта штука просто фантастика!
Хорошо, это не взаправду кофе из кошкиного дерьма. Это кофе из дерьма виверы. За 300 долларов за фунт, вы можете получить кофе, сделанное из очень, очень тщательно очищенных бобов, которые были съедены в пик своей зрелости суматрийской пальмовой виверрой — вид ночного хищника из семейства кошачьих — а затем высранных наружу, теперь обильно благоухающих животными желудочными соками и пахучими железами задницы.
Никто кроме человека не мог додумать до того, что кофе можно делать из подобного. Для демона или ангела это было бы невообразимо. Они не могут играть в классики с идеологическими категориями, изменить что-то от «отходов» до «еды», как это делают человечески существа. Демон никогда бы не изобрёл ветряную мельницу, не придумал бы одностороннюю перспективу или додумался бы до трансляции звукового описания бейсбольных матчей по радио. Мы можем создавать, но не по настоящему изобретать и менять. Не так, как это делают люди. Ну, некоторые люди. Может, один на тысячу или миллион.
Вот почему Вудро важен. Мне нужен человек, чтобы видеть того, чего не вижу я. Изобрести то, чего я не могу.
— Это импортный, — говорю я.
— Действительно, хороший,- ещё один глоток и он хмурится.- Но думаю, что тебя так и распирает от всех этих идей типа «зло воняет». Ты действительно думаешь, что Гитлер… чего?
— Ладно, вот как оно работает. Ты встаёшь рано утром, а твои шнурки рвутся. Это тебя раздражает — создаёт негативный эмоциональный заряд. Ты выражаешь его, зацепив машину соседней водительницы. Теперь она получает негативный заряд, так что она добирается до работы и кричит на свою секретаршу, которая вернётся домой и не захочет трахаться со своим бой-френдом, что вызовет ссору, а затем он напьётся, и его похмелье станет причиной того, что он зацепит во время движения машины пятерых людей на следующее утро, когда ты уже всё забудешь про свои шнурки.
— То есть, если бы я просто посмеялся над своими проблемами, это бы предотвратило несчастье и, следовательно, зло?
— Конечно, почему бы и нет?
— Просто, кажется, что потребуется куча шнурков, чтобы превратить кого-нибудь в Джеффри Дамера.
— Это так же действует и в большем масштабе. У твоей матери рак, поэтому ты избил жену.
— А если я стисну зубы, и буду изображать стоика?
— Да. Если ты будешь бороться с собственной болью лично, а не станешь раздавать её окружающим, ты защитишь от неё мир.
— Зло просто случается, а добро нужно выбирать.
— Грубо говоря.
— Своего рода подтасовка карт в пользу человеческих страданий?
— Возможно.
Мы оба опять отхлебнули. Вудро думал. Я мог чувствовать, что он думает.
— Так что, Колумбайн и одиннадцатое сентября, в конечном счёте, были вызваны порванными шнурками? Все горести мира могут восходить к плаксам, которые просто не повзрослели?
— Есть теория получше?
— Не надо лапшу на уши вешать. Должно быть что-то большее.
— Ну, в это не хотят верить, потому что тогда некого винить. Люди любят козлов отпущения.
— Каждому Богу нужен свой Сатана,- сказал он.
Я улыбнулся.

***
За мной следует человек. Я могу видеть и слышать его, но не чувствовать.
Думаю, он один из Ярко Сияющих — один из защитников человечества в последние дни. Или вы можете предпочесть «Последняя отчаянная попытка космоса всё убрать, пока Мама не придёт домой и не увидит все эти пивные бутылки и бычки сигарет во дворе».
Будь я типичным, моя неспособность обнаружить его дала бы ему большое преимущество — может, дало бы возможность наброситься на меня. Но мои потайные чувства первичны, и человек, которого я могу слышать и видеть, но не могу мгновенно узнать его прошлое, надежды и возможное будущее? Он выделяется как больной палец на ноге, если вы знаете, как посмотреть.
Тем не менее, у меня есть дела поважнее. Я разберусь с ним потом, или вообще буду избегать его, пока кризис не минует… или планета не превратится в сполошной шар пепла, вращающийся вокруг более крупного шара пепла.
Вудро идёт рядом. Я аккуратно проложил путь перед ним. Его босс уже испорчен, но даже это играет в мою пользу. Я знаю хозяина его хозяина, и его недостатком является любопытство. Я могу заставить его быть любопытным. Я могу заставить его подтолкнуть Вудро к тому, чтобы изучать и расследовать, и если он получит намёки, найдёт ответы и самостоятельно сделает шаг…
Как бы мне хотелось просто подтолкнуть Вудро, сразу показать ему. Но если он самостоятельно не узнает числа, он никогда не решит ту проблему, к которой слепы все ангелы и демоны.
Я припарковал «Бентли» на стоянке у торговых рядов, вытащил тяжёлый бумажный пакет из защитной камеры, открыл дверь машины и очутился перед деревянной дверью в Бостоне. (Эту дверь я сделал своими руками около 120 лет назад. Славный домик. Я много потрудился над ним.)
Я просканировал. Ив внизу. Иду вниз. Увидев меня, он удивляется.
— Эрнест? Я даже и не знал, что ты в городе!- лёгкая тень сомнения пробегает по его лицу.- Как ты?.. Я что, не запер чёрный ход?
— Извини, Ив. Я думаю, ты не будешь возражать против того, чтобы тебя принесли в жертву ради высшего блага.
— Прошу прощения?
Вот теперь он выглядит по настоящему озадаченным, хотя и не столько озадаченным, как когда я выхватываю пистолет и всаживаю ему пулю прямо под парик.
Бедный говнюк. Он неплохо поработал, переведя «Дни Огня», и иногда был неплохим приятелем, но tempus fugit. Следующая дверь, через которую я прохожу, приводит меня в Лос-Анджелес. Это дом Веры, и она принимает гостей. Я слышу их. Ладно. Мне требуется лишь миг, чтобы изменить свою внешность, ещё миг, чтобы предвидеть её следующий шаг. Мм… кухня. Через две минуты. Охладить выпивку.
Я осматриваюсь, пока жду её. Она изменила дизайн. Очень аскетично и строго. Наверное, влетело в копеечку. Но после переиздания её перевода «Дней Огня», она может это позволить.
И вот она входит внутрь.
— Эндрю?- говори она.- Я даже не заметила, как ты вошёл!
Вера мне нравится меньше, поэтому я даже не утруждаю себя всякими речами о «высшем благе». Я просто грохаю её.
После выстрела в гостиной тут же начинается гам, а я уже прохожу через дверь кладовки в кабинку в мужском туалете на вирджинской автозаправке. Я изменяю свою внешность, становлюсь незапоминающимся чёрным парнем, и кладу орудие убийства обратно в бумажный пакет. Я поворачиваюсь к двери и выхожу, не помыв руки.
До дома Вудро где-то полторы мили. Я не вижу кратчайшего пути, но узнаю о нём. Я кладу бумажную сумку на пол его деревянного настила. Его стоило бы покрыть чем-нибудь водоотталкивающим. Я стучу в его чёрный ход и скрываю себя от людских глаз. Когда он открывает дверь, то оказывается с пистолетом в руке и удивлённым выражением на лице. Ещё одна подсказка. Если бы я мог молиться, я бы молился о том, чтобы до Вудро понял намёк.

***
— Ладно, а как насчёт Коди Брансвика?- спрашивает Вудро. Он выглядит осунувшимся. Он встретил своего друга Кука (меня) в местном Старбаксе, и я угощаю.- Он не вписывается в твою систему.
— Какую систему?
— Твою систему передачи-горячих-угольков-в-тумане-мирового-зла. Ты помнишь Брансвика?
— Напомни мне.
— Он был растратчиком, но не об этом… Когда он попал в кутузку, я буквально извёлся, посещая его. Ну, знаешь, пытался проследить денежный след. Я без понятия, но он, думаю, был довольно долго один и буквально заводился, рассказывая всякие дикие вещи.
— Да ну? В каком смысле дикие?
— В смысле секса дикие.
— Опа.
— Зацени это. Его возбуждали только женщины-жертвы. Брансвик находил женщину, которую изнасиловали или растлили в детстве или вообще по жизни. Вот с кем он встречался. Когда он бывал с женщиной, которая не была этим запятнана, он говорил мне, что он должен был притворяться, будто она была.
— Господи Иисусе.
— А в детстве у него не было ни жестокого обращения, ни отсутствия внимания, ни какой-то ужасной трагедии. Он не был из распавшейся семьи. Он настаивал, что его не… ну, ты понимаешь.
— Ага.
— Не было иной причины, кроме того, что ему это нравилось. Я имею в виду, он просто рассказал мне, как найти к ним подход. Как он всегда был Чутким Современным Парнем, застенчивым, скромным, безобидным.
— Мистер Белый и Пушистый.
— Ну да. Эти женщины с низкой самооценкой, полные готовности угодить и напуганные возможностью остаться в одиночестве, так что они решали давать ему.
Мгновение мы просто сидели. Я могу сказать, что это очень беспокоит Вудро; помимо всех тайн и угроз, с которыми я его столкнул. Вся эта фигня о книгах, о переводах «Дней Огня». Я действительно сожалел. Я бы мог более мягко заставить его развиваться, но нет времени, нет и возможности…
И это действовало. Для него, Коди Брансвик является частью этого. Он сделал тот исключительно человеческий переход от уёбка-растратчика к царству демонов, таинственных текстов и невозможных убийств. Это очень обнадёживает.
— И не накопилось у него никакого несчастья,- сказал Вудро. — И по меньшей мере половина его бывших не имела представления, что он интересовался ими только из-за их прошлого. Так что, похоже, Брансвик, опровергает твою теорию «дерьмо случается».
— Почему он вызывает у тебя такое отвращение?
— А тебя от него не тошнит?
Нет.
— Конечно, но послушай меня. Если этим женщинам не делали больно — и они ничего в итоге так и не узнавали? Если им не делали больно, почему же это плохо?
— Потому что он использовал их. Потому что он не видел в них людей. Они всего лишь… что-то, что удовлетворяло его.
— Тогда вся суть в намерениях.
— Мы собираемся обсуждать Иммануила Канта?
— Если ты настаиваешь, хотя ты выглядишь усталым и без попыток осознать Категорический Императив.
Категорический Императив утверждает, что единственным важным является намерение. Каждый раз, когда ты используешь человека исключительно ради достижения своей цели, вместо того, чтобы отдавать ему должное уважение сообразно его врождённой ценности, ты совершаешь не этический поступок. Но если ты сделаешь что-то плохое ради благой цели, всё нормально.
— Думаю, Кант бы согласился, что Брансвик — дерьмо.
— А если с точки зрения утилитаризма?..
Утилитаризм — полная противоположность. Важен лишь результат. Если это высшее благо для многих, тогда всё нормально. А теперь, несколько ярких примеров того, что не подходит под эти правила, они не оправдывают того, что 51 человек убивает, пожирает и вырывает золотые пломбы у 49 человек, но лишь в целом «высшее благо для многих». Утилитаризм не возражает против совершения хороших дел по дурной причине.
— Он всё равно не вписывается, — настаивает Вудроу. — Даже если они не узнали этого, остается возможность, что они могли бы узнать.
— Потенциальный вред не есть вред настоящий. По этому стандарту, я халатен, храня нож у себя дома, потому что гость может найти его и выколоть себе глаз.
— Есть степени потенциального вреда.
— Ты послушай себя! «Степени вреда»? Ты говоришь как ссыкло! Почему бы тебе не подсесть к Канту и не согласиться, что намерение является определяющим?
— Потому что благие намерения являются поганой отмазкой! Я не хочу быть вынужденным прощать каждого безразличного мудилу, который пожмёт плечами и скажет «У меня были добрые намерения!».
Мы помолчали.
— Что же тебя беспокоит на самом деле?- спросил я.
Он вздыхает.
— Я хочу, чтобы ты помог мне найти кое-каких людей. Последователей книги «Дни Огня».
— Никогда не слышал о ней.

***
Конечно же, Вудро не был моей единственной надеждой. Три ангела были посланы в Ад, помимо множества демонов. Трое, творивших зло, служа Всесоздателю. Три ангела, которые, вероятно, любили меня.
Узиель Убийца почти перешёл на мою сторону. Почти. В итоге, он отказался признать свой гнев против Бога, и поэтому тот поглотил его.
Ангел Боли тоже отвергла меня, настаивая, что Господь, должно быть, желает, чтобы мир поглотили печали и горести. Она считает, ее выпустили, чтобы она обеспечила все воплощения страдания. Теперь, в отличие от прошлого, она исполнит свой долг.
Что же до Форгуэль, тысячелетия в бездне либо свели её с ума, либо наделили вероломством превосходящим даже моё понимание. Она объединилась с Асмодеем, моим сильнейшим противником.
Сразу после одного незавершённого столкновения с Форгуэль и её приспешниками (я убил пятерых из них, но она сбежала), я почувствовал то, чего хотел. На что я надеялся и чего страстно желал с тех пор, как я убил Ива и Веру.
Сквозь всех демонов, появившихся на Земле и находящихся Аду, я услышал зов от Вудро. Я слышал его и знал. Я слышу его и знаю. У него оно есть. Он понимает. Он читал на греческом и латыни, и он сделал переход от этих древних языков к старейшему языку. Он проследовал за всеми намёками, недомолвками, взаимосвязями и двойными значениями, и он узнал.
Когда я появился перед ним, мы оказались в полуразрушенном деревянном здании. Сейчас ночь и он истекает кровью. Он не видит меня, как Кука. Он также не видит меня таким, какой я есть. Мне невыгодно курочить его замечательный, замечательный мозг. Я показываю ему частичку себя. Достаточно, чтобы ошеломить, но недостаточно, чтобы свести с ума.
Он смотри на меня с пола и выдавливает из себя слабую мучительную усмешку.
— Последний раз, когда меня подстрелили, у меня не было галлюцинаций,- говорит он.- Так что надеюсь, что ты настоящий.
С улицы раздается звук выстрела, и он вздрагивает.
Я улыбаюсь, вздымаю свои руки и подчиняю себе время.
— Пока что ты в безопасности, — говорю я.
Он поворачивается к двери. Разумеется, там темным-темно, поскольку даже свет застыл относительно нас.
— Что ты сделал?
— О, умоляю тебя,- говорю я, дыхая на него. Его рана затягивается, издавая негромкий хрюкающий звук, когда пуля — думаю, это была 10мм, забавный калибр — выпадает из неё на пол.
Он смотрит на меня и тяжело сглатывает. Потом (и мне это нравится) он подымает себя на ноги. Браво, Вудро! Смело посмотри мне в лицо стоя, как равный!
— Ну, и чего теперь?
— А чего ты ожидал?
Он хмурится.
— Ты предложишь мне мир со всеми его богатствами?
— В Европе утечка биологического оружия, Вифлеем в огне, Китай навострил свои сабли на Индию и Пакистан, никто в НАСА или в других обсерваториях не может дать чёткого ответа, что же такое Красная Звезда, и за последние шесть месяцев не родилось ни одного младенца-девочки. Ты действительно хочешь мир?
— Ну, при таком подходе…
— Тогда как насчёт этого,- спросил я.— Не хочешь ли ты сам стать миром.
Помолчав некоторое время, он кивает.
— Что мне нужно сделать?
— Ты прочитал книгу. Ты знаешь, что тебе нужно сделать.
— Найти третью тропу.
— Если она существует. Я не могу указать, не могу найти её для тебя.
— Почему нет?
Всего лишь на миг, я сержусь. Не просто сержусь — я в ярости. У людей есть потенциал к столь многому, но стремление к столь малому! Лишь на одну ослепительную секунду, я решаю дать Дагону и Белиалу сделать всё, что они хотят с человеческой расой. Дать им опустить занавес поверх всей этой дерьмовой возни.
Но это прходит. Люди не совершенны. Они и не задумывались такими.
— Я не могу сделать этого для тебя по той же причине, почему не могу вместо тебя влюбиться. Это должно быть твоим.
— А что, если я откажусь?
— Это ты не серьёзно.
Он вздыхает.
— Можешь хотя бы сказать мне, с чего начать?
— Ты начнёшь с обета.
— Точно?
— Ну, хватит. Это не может тебя удивлять.- Вот и оно. Трудная часть. Я смогу защищать его, как моего прислужника. Улучшить его. Может быть, дать ему силы, чтобы отбросить тьму. Но это должен быть его выбор. Его свободный выбор.
— Никогда не удивляет, если кто-то, вроде тебя, требует службы.
Ох, Вудро. Не говори со мной в циничном тоне.
— Я не хочу, чтобы ты служил мне,- говорю я. — Я хочу, чтобы мы помогли друг другу. Ты видел, как я исцелил тебя. Если мы принесём клятву, мы сможем работать вместе. Разделить нашу силу…
— Ага, ты даёшь мне дары, а я отдаю тебе свою душу, так?
— Мне не нужна одна паршивая человеческая душонка. Я хочу обеспечить будущее человечества.
— Твоё будущее?
— Вообще будущее!
Он смотрит на меня из-под нахмуренных бровей, и я не могу этого вынести. Я не могу вынести недоверие. После всех лет, веков и тысячелетий, когда на меня клеветали за попытку помочь, и вот результат. Все тысячелетия лжи и пропаганды против меня принесли плоды.
— Вудро, это твой единственный шанс.
Может быть, этот смертный как-то видит мою ложь насквозь. Или может он просто не верит, потому что он не может отмахнуться от целой вечности библейских историй. А может, потому что в душе он подозрительный коп, который способен видеть во мне только подозреваемого.
— Не продаюсь. Извини.
— Вудро, я умоляю!
— Отстань от меня, Сатана, — говорит он с усмешкой и так оно и происходит. Он принял решение. Это видно не хуже, чем и нос на его лице. Я могу видеть, как будущее уходит от него, как разлитые чернила. Он принял решение. Он не изменится — не может измениться.
— Он готов проклясть мир, лишь бы спасти свою душу.
— Ах ты хрен эгоистичный,- говорю я и ещё кое-что на енохийском. И, после этого, Вудро Миллера больше нет.

***

Чтобы окончательно всё испоганить, этот ебанутый Ярко Сияющий нашёл меня в захолустье в Канзасе. Мистер Бесследный. Мелкий уродливый гондон. Я вижу, как он следит за мной, когда я выезжаю из своего отеля на «Лэнд Ровере», и внезапно это меня так достаёт. Я таращу на него глаза, будто только что заметил, а затем обгоняю на трассе.
Как я и предположил, он следует за мной, и в нужное время, я съезжаю с шоссе, пересекаю канаву и начинаю прокладывать себе дорогу по полю посевов пшеницы какого-то несчастного лоха. Где-то на пол мили тянется роща деревьев, лужа для купания этого фермера на стыке двух полей. Хорошее место, чтобы разобраться с этим парнем.
Когда он останавливает тачку и выходит из неё, у него в руке пушка. Смит и Вессон, похоже на модель Bodyguard или Bodyguard Airweight.
— Привет, Венделл,— говорю я.
Если он и удивлён, что я знаю его имя, то не показывает этого. Такие глаза, как у него, легко стекленеют.
Конечно, я не могу провести сверхъестественного сканирование этого парня, но я в курсе, как нанять частного детектива.
Он тычет стволом.
— Тебе этого не нужно, — говорю я. — Давай просто поговорим.
— Стань так, чтобы я мог тебя видеть.
Это просчитанный риск, но что он собирается мне сделать? Убить меня? Худшее, что он может мне сделать, так это заставить притормозить, подвожу я итог, а возможно и этого не сможет.
— Ты знаешь, кто я, Венделл?
— Пастыри не уверены насчёт тебя.
Пастыри. Хорошее имя — этот парень определённо выглядит как овца. Интересно, кто они? Будь у меня больше времени, я бы разузнал их Имена. Но Венделл не даёт мне необходимого времени. Как не дают Азраил и другие Скованные.
— Полагаю, что ты не расположен резкой перемене карьеры? Чтобы они тебе ни давали, я смогу предложить больше.
— Ты не сможешь искусить меня.
— Ты уверен? Делать что-то хорошее по дурной причине всегда было популярно.
— Их воля моя воля.
Когда он сказал это — прямо, честно, бездумно — я осознал, что он говорит правду, и это потрясло меня. Эти ублюдки действительно сделали это. Они взяли человеческое существо и опустошили его настолько, что он стал их марионеткой. Они засунули в него свои руки, и он служит их перчаткой, пока они роются в этом горящем мире.
— Всемогущая никогда не допустила бы, чтобы они забрали, — говорю я ему.- Если ты думаешь, что они на Её стороне, то делаешь ужасную ошибку.
— Они ничего не забирали у меня. Я сам это отдал.
— Ты отдал свою волю? Свою свободу, своё стремление?- я думал, мне сейчас станет плохо.- Как ты мог заключить такую сделку?
— А что ещё у меня есть? Что ещё достойно быть принесённым в жертву Богу?
— Бог не хочет, чтобы ты был рабом!
— Бог хочет, чтобы я бы добродетелен, и сейчас я именно таков.
Этот человек является насмешкой над всем, за что я сражался, и я не позволю ему жить ещё хоть секунду. Я призвал своё копьё в руку, когда он выстрелил.
Может, я становлюсь небрежным, потому что ожидал пулю. Я могу уворачиваться от пуль. Но он выстрелил светом, а свет движется также быстро, как и я.
Я пробил своим оружием его горло. Его выстрел пришёлся через моё правое плечо. Это луч чистоты, и я могу чувствовать его.
Удовольствие.
Оно струится сквозь меня, тёплая забота любви, первое движение вселенной, заботливая энергия Пресвятой.
Я купаюсь в блаженстве. Я вкушаю волю Бога и понимаю, что буду прощён, если только покаюсь.
Никогда в жизни я не был столь оскорблён.
___________________________________________________________________
Джеффри Дамер (Jeffrey Dahmer) - известный серийный убийца и каннибал.
Колумбайн (Columbine) - американская школа, в которой 20 апреля 1999 года двое школьников устроили бойню, застрелив двенадцать одноклассников и одного учителя, и ранив еще 24 человека, прежде чем покончить жизнь самоубийством.
Tempus fugit (лат.) - время бежит.

(с) Wight Wolf Company
Взято: wod.v-bloodlines.info/

@темы: Собрание истин и заблуждений

---

Музыка, черти мои ;-)

[Антуан Ксавье]

Начало темы

@темы: Код доступа в Небеса

---

Эммануил Сведенборг. О Небесах, о мире духов и об аде. Глава 5

[Иоганн Араго]

О коварстве и ужасных ухищрениях адских духов

Кто мыслит внутренне и несколько знаком с отправлениями своего духа, тот может видеть и понять, как велико превосходство духа над человеком, ибо человек может в уме своем в одну минуту передумать, сообразить и заключить гораздо более, чем выразить в полчаса словами или на письме. Из этого видно, насколько человек превосходит себя, когда он действует одним духом своим (in spiritu), и насколько, следовательно, он будет выше, когда станет вполне духом; ибо то, что мыслит в нем, есть дух, а тело есть только орудие, через которое дух передает мысли свои письмом или речью. По этому самому человек, ставший после смерти своей ангелом, обладает разумением и мудростью несказанной в сравнении с тем разумением и мудростью, с которыми он жил на земле. Когда он жил в мире, дух его был привязан к телу и через это находился в мире природном, поэтому то, что он и мыслил тогда духовно, переходило (influxit) в понятия природные, которые сравнительно с духовными обыкновенно грубы и темны. Эти понятия вовсе не вмещают тех бесчисленных предметов, которые принадлежат духовному мышлению, а если что в них и вмещается, то это облекается в густую тьму, порождаемую мирскими заботами. Совсем иное дело, когда дух отрешается от тела и приходит в свое духовное состояние, что случается, когда он переходит из природного мира в духовный, который есть его собственный. Из вышесказанного ясно, что тогда состояние его, относительно мыслей и чувств (affectio), несравненно выше его предшествующего состояния и что, следовательно, мысли ангельские содержат в себе то, что не может быть ни высказано, ни передано и что поэтому не может войти в природные мысли человека, - хотя каждый ангел и родился и жил человеком, и тогда не казалось ему, чтобы в нем было более мудрости, чем в другом подобном ему человеке.

Сколь много мудрости и разумения в ангелах, столь же много коварства и хитрости в адских духах. Степени одинаковы, потому что дух человека, отрешаясь от тела, предается или своему благу, или своему злу; ангельский дух предается своему благу, а адский дух своему злу. Ибо всякий дух, как образ любви своей, есть и образ своего блага или своего зла, что уже не раз было сказано и доказано. Следовательно, как ангельский дух мыслит, хочет, говорит и действует по своему благу, так точно и адский дух мыслит и действует по своему злу: мыслить, хотеть, говорить и действовать по своему злу значит мыслить, хотеть, говорить и действовать от полноты зла. Иначе было, когда дух этот жил еще в теле: тогда зло, принадлежащее духу человека, сдерживалось узами, которые на каждого человека налагаются законом, расчетом, честью, славой и страхом потерять их; поэтому духовное зло его не могло прорваться и объявиться, каким оно было само по себе. Кроме того, зло, принадлежавшее духу человека, таилось тогда и скрывалось под личиной честности, искренности, справедливости и любви (affectio) к истине и благу; все это человеком исповедовалось устами и выказывалось в делах ради мира, а зло под этой внешностью до того было затаено и укрыто во тьме, что сам человек едва знал, что в духе его столько коварства и хитрости и что, следовательно, он был уже в себе тем дьяволом, которым он становится после смерти. Когда дух его предоставляется самому себе и своей природе, тогда обнаруживается в нем такое коварство, что оно превосходит всякое вероятие: зло его тогда проявляется на тысячу ладов; иное такого рода, что нет слов ни на каком языке, чтоб описать его.

В чем оно состоит, мне дано было многими опытами узнать и увидать, потому что мне дано было Господом в одно и то же время быть духом в мире духовном, а телом в мире природном. Я могу засвидетельствовать, что коварство злых духов так велико, что едва один случай из тысячи может быть описан; могу также засвидетельствовать, что без покровительства Господня ни один человек никогда не мог бы спастись от ада, потому что при каждом человеке столько же адских духов, как и небесных ангелов.
Господь же не может хранить человека, если человек не признает Божественного начала и не живет жизнью веры и благостыни, ибо в противном случае, отвращаясь от Господа, он обращается к адским духам и, следовательно, дух его исполняется адским коварством. Тем не менее Господь постоянно отвращает человека от зла, которое он в сообществе таких духов постоянно, так сказать, прилагает или притягивает к себе. Отвращает же его Господь если не внутренними, совести принадлежащими узами, которых он не признает, когда отвергает Божественное начало, то по крайней мере узами внешними, т.е., как было сказано выше, страхом закона и его наказаний, страхом лишиться выгоды, чести или славы. Такой человек хотя, правда, и может быть отклонен от зла посредством удовольствий любви к себе и страхом потери их, но не может быть приведен к духовному благу, ибо по мере того, как он к нему приводится, он придумывает хитрости и обманы, представляясь и притворяясь, будто делает добро по правде и справедливости, желая убедить в этом других и, следовательно, обмануть их. Эта хитрость прибавляется ко злу духа его, придает ему образ (format) и делает его тем злом, каким оно и есть по природе своей.

Самые худшие из всех духов те, которые жили во зле, происходившем от любви к себе, и которые вместе с тем внутренне поступали обманчиво, потому что обман (dolus) проникает глубже в мысли и намерения, заражает их ядом и, следовательно, уничтожает всякую духовную жизнь в человеке. Большая часть этих духов живут в аду, находящемся позади, и называются гениями; тут их удовольствие состоит в том, чтобы делаться невидимыми, летать, подобно призракам, около других и внушать им тайно зло, которое разливается вокруг них, как яд змеиный. Те же, которые не были обманщиками и не насыщались злыми хитростями, но были, однако, во зле по любви к себе, также находятся в аду, позади, но не в столь глубоком. Те же, напротив, которые жили во зле по любви к миру, находятся в аду, который впереди, и называются духами: зло, которым они полны, не такого рода, т.е. это не такая ненависть и жажда мщения, как у тех, которые жили во зле по любви к себе, - следовательно, в них нет ни такого коварства, ни такой хитрости; вот почему и ад их не так жесток.
Мне дано было на опыте узнать, каково коварство так называемых гениев: они действуют и влияют не на мысли, а на чувства (affectio), они замечают и чуют их, как собака чует зверя в лесу; как только они замечают добрые чувства, они тотчас обращают их в дурные, направляя и склоняя их чудным образом посредством удовольствий самого человека; и так тайно, и с таким лукавым искусством, что он ничего об этом не знает, потому что они с таким же искусством устраняют в человеке всякую мысль об их вмешательстве - без этой предосторожности он заметил бы их действие. Место их пребывания в человеке - затылок. Эти гении, будучи в мире, принадлежали к числу тех людей, которые обманом завладевали умами (animos) других, направляя их и убеждая посредством удовольствий их чувств и страстей. Однако Господь отстраняет этих гениев от того человека, на преобразование которого есть надежда, ибо они таковы, что не только могут уничтожить совесть, но даже возбудить в человеке то наследственное его зло, которое иначе оставалось бы сокрытым. Поэтому, чтоб человек не вовлекался в такое зло. Господом предусмотрено, чтоб этот ад был совершенно замкнут, а когда какой-нибудь человек, который по нраву своему есть такой гений, приходит после смерти своей в ту жизнь, он тотчас же ввергается в этот ад. Эти гении, когда они рассматриваются по обманам и ухищрениям своим, кажутся змеями.

Каково коварство адских духов, видно из их ужасных ухищрений, которые столь многочисленны, что одно исчисление их наполнило бы книгу, а описание потребовало бы несколько томов; эти ухищрения почти все неведомы в мире. Один из видов их состоит в злоупотреблении соответствий, другой - в злоупотреблении последних степеней Божественного порядка, третий - в сообщении и влиянии (внушении) мыслей и чувств, вращаясь около человека (per conversiones), глядя на него и действуя или через других духов на расстоянии, или прямо через посланных от себя; четвертый - в действии посредством фантазий; пятый - в том, что они как будто выходят из себя и через это заявляют свое присутствие там, где их нет; шестой вид состоит в притворствах, уверениях и обманах. Дух злого человека по отрешении своем от тела сам приходит к этим ухищрениям, потому что они присущи природе того зла, которому он тогда предается. Этими ухищрениями жители ада мучают друг друга, но как все эти приемы, кроме притворств, соблазнов и обманов, неизвестны в мире, то я и не буду описывать их здесь в подробности как потому, что они останутся непонятными, так и потому, что они мерзки (nefanda).
Адские мучения допускаются Господом, потому что зло не могло бы иначе быть сдержано и подавлено. Единственное средство удерживать и укрощать его и равно обуздывать адское сонмище - страх наказания; другого средства нет. Без страха кары и мучения зло перешло бы в ярость и все бы рушилось (dispergeretur totum), как царство на земле, в котором бы не было ни закона, ни кары.

@темы: Собрание истин и заблуждений

---

Семь смертных грехов. Взгляд стеклодува

[Альтаир Ксавье]

Семь грехов. Бокалы

Гнев


Жадность

Гордыня


Чревоугодие


Похоть


Зависть


Лень

@темы: Код доступа в Небеса

---

[Плотвичка]

Бог проявляется в мелочах, а Сатана — в крайностях (с)

Предлагаю что-то вроде флешмобчика по красивым цитатам на тему сообщества. Присоединяйтесь

@темы: Код доступа в Небеса, Собрание истин и заблуждений

---

[Плотвичка]

Улыбнитесь, мракобесы

Загляни в глаза своему Демону! by WaspMan via

@темы: Код доступа в Небеса

---

Эммануил Сведенборг. О Небесах, о мире духов и об аде. Глава 4

[Иоганн Араго]

Что такое адский огонь и скрежет зубов

Что такое вечный огонь и скрежет зубов, которым обрекаются по Слову те, что находятся в аду, едва ли ныне кому известно, потому что человек, не зная духовного смысла Слова, все, что читал в нем, принимал буквально. Вот почему иные под словом "огонь" понимают вещественный огонь, иные - страдания вообще, иные - угрызения совести, а иные - что об этом огне сказано было для того только, чтоб внушить ужас ко злу. А под скрежетом зубов иные понимали действительно такой скрежет, другие же только ужас, который мы чувствуем, слыша скрежет зубов. Но кому ведом духовный смысл Слова, тот может знать, что такое вечный огонь и скрежет зубов. В Слове Божием, в каждом слове и в каждом речении его, есть духов-ный смысл, ибо Слово внутри (in sinu) духовно; а духовное не иначе может быть понятно выражено человеку как природным образом, потому что чело-век живет в мире природном и мыслит по тем предметам, которые находятся в этом мире. Итак, вслед за этим будет сказано, что такое вечный огонь и скрежет зубов, которым подвергаются или которыми мучаются после смерти своей злые люди или дух их, который тогда находится в духовном мире.
Начало тепла двоякое: одно от небесного солнца, т.е. от Господа, другое от земного солнца. Тепло, исходящее от небесного солнца, т.е. от Господа, есть тепло духовное, которое в сущности своей есть любовь; тепло же, происходящее от солнца нашего мира, есть тепло природное, которое в сущности не есть любовь, а только служит приемником духовного тепла или любви. Что любовь в сущности своей есть тепло, это видно из того, что дух, а затем и тело согреваются присутствием любви, да-же согласно ее степени и качеству. Это явление совершается в человеке точно так же зимой, как и летом, и подтверждается таким же явлением в крови. Что тепло природное, исходящее от земного солнца, служит приемником те-плу духовному, это видно из теплоты телесной, которая возбуждается теплотой духа и как бы заменяет ее; в особенности это видно из действия вешнего и летнего тепла на всякого рода животных, которые ежегодно в эту пору возвращаются к любви своей (in amores redeunt): не то чтоб это тепло испол-няло их любовь, но оно располагает их тела к воспринятою того тепла, кото-рое и на них наитствует из духовного мира, ибо духовный мир влияет на природный, как причина на последствие.
Кто думает, что любовь животных порождается природным теплом, тот весьма ошибается, потому что наитие идет от духовного мира на природный, а не от природного мира на духовный, и всякая любовь, как принад-лежность самой жизни, духовна. Равно кто думает, что в мире природном хоть что-нибудь существует без наития из духовного мира, тот одинаково ошибается, потому что все природное живет и существует только в силу ду-ховного начала.
Все зародыши растительного царства также зачинаются от наития из духовного мира; природное же тепло в вешнюю и летнюю пору только располагает семена в их природных формах, наливая и вскрывая их, чтобы таким образом наитие из духовного мира как причина могло бы проявить в них свое действие.
Все предшествующее сказано, чтобы было известно, что тепло двоякого рода, духовное и природное; что духовное тепло исходит от небесного солнца, а природное тепло от земного солнца; что наитие первого на послед-нее и затем их совместное действие производят те явления, которые в мире нашем видимы для глаза.
Духовное тепло в человеке есть тепло его жизни, потому что в сущности оно есть любовь, как и было сказано выше: это самое тепло и разумеется в Священном писании под словом огонь; любовь к Господу и любовь к ближнему под небесным огнем, а любовь к себе и любовь к миру под адским огнем.

Огонь, или любовь адская, происходит от того же начала, от которого происходит и огонь, или любовь небесная, т.е. от небесного солнца, или Господа, но этот огонь становится адским через тех, которые принимают его. Ибо всякое наитие, сходящее из духовного мира, изменяется смотря по тому, как оно принимается, или смотря по образам, в которые оно сходит; точно так, как это бывает с теплом и светом, происходящими от здешнего солнца. Действием этого тепла на леса и травы развивается растительность, разливающая сладкое благоухание, но это же самое тепло, действуя на падаль и извержения, производит гниль и зловоние. Таким же образом и свет, происходящий от того же солнца, производит в одном предмете цвета прекрасные и привлекательные, а в другом некрасивые и противные. Это же самое повторяется с теплом и светом, происходящими от небесного солнца, т.е. от любви. Когда тепло, или любовь, наитствует оттуда на благо, находящееся в добрых людях и духах и также в ангелах, то оно оплодотворяет это благо; когда же это тепло, или любовь, наитствует на злых, то производит обратное действие, ибо зло душит или извращает его.
Таким же образом и небесный свет, влияя на истины блага, рождает разумение и мудрость, а влияя на ложь зла, превращается в безумие и разного рода фантазии. Таким образом, его действия везде согласны с образом его принятия.
Адский огонь, будучи не чем другим, как любовью к себе и к миру, есть, следовательно, и всякая страсть (cupido), принадлежащая этой любви, потому что страсть есть любовь в ее постоянном действии (in suo con-tinuo): что человек любит, он того и желает постоянно. Страсть есть также и удовольствие, потому что, когда человек получает любимое или желаемое, он находит в этом удовольствие; его душевное наслаждение не от другого источника.
Итак, адский огонь есть страсть и удовольствие, истекающие от этих обоих видов любви как от своих источников. Виды зла, принадлежащего этой любви, суть презрение к другим, неприязнь и вражда к тем, которые нам не благоприятствуют; зависть, ненависть и мщение, а потому насилие и жестокость; относительно же Божества, отрицание и потому презрение, осмеяние и поругание всех самых священных, к церкви относящихся предметов; это самое после смерти, когда человек становится духом, обращается в гнев и ненависть против них.
Так как эти виды зла постоянно дышат желанием уничтожить и умертвить тех, кого люди этого зла почитают за врагов своих и против которых они пылают ненавистью и мщением, то и удовольствие их жизни состо-ит в желании уничтожать и убивать противников своих, а когда они этого не могут, то в желании портить, вредить им и свирепствовать против них. Вот что разумеется под огнем в Слове, когда речь идет о злых людях и об аде. Чтоб подтвердить это Словом, я приведу оттуда несколько изречений: "Ибо все они - лицемеры и элодеи, и уста. всех говорят нечестиво. При всем этом не отвратится гнев Его, и рука Его еще простерта. Ибо беззаконие, как огонь, разгорелось; пожирает терновник и колючий кустарник, и пылает в чащах леса, и поднимаются столбы дыма. Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня; не пощадит человек брата своего (Ис. 9. 17-19); И будет земля его горящею смолою. Не будет гаснуть ни днем, ни ночью; вечно будет восходить дым ее (34. 9, 10). И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь и столпы дыма (Иоил. 2. 30). Ибо вот, придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей (Мал. 4. 1). Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов... и, видя дым от пожара ее, во-зопили. И дым ее восходил во веки веков (Откр. 18. 2,18; 19. 3). Она отворила кладязъ бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя (9. 2). И изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей (9. 17, 18). Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, или на руку свою, тот бу-дет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми Ангелами и пред Агнцем (14. 9,10). Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем. И жег людей сильный зной (16. 8, 9), Оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою (19. 20; 20.14,15; 21. 8). Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь (Мат. 3. 10; Лук. 3. 9). Пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие. И ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов (Мат. 13. 41, 42, 50). Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготовленный диаволу и ангелам его (25. 41). Богатый в аду сказал Аврааму: ибо я мучусь в пламени сем (Лук. 16. 24)
В этих изречениях и многих других под огнем ра-зумеется страсть, происходящая от любви к себе и любви к миру, а под дымом, исходящим от огня, разумеется ложь, исходящая от зла.
Так как адский огонь означает страсть делать зло от любви к себе и к миру и эта страсть свойственна всем жителям ада, то от этого и происходит, что, когда ад раскрывается, виднеется что-то огненное с дымом, как это бывает при пожаре; густой огонь виден в том аду, где царствует любовь к себе, а с пламенем - в том аду, где царствует любовь к миру. Когда ад закрыт, этого огня не видать, а на его месте виднеется что-то темное, как бы сгущенный дым; но внутри ада огонь этот все-таки горит, что можно заметить по жару, который оттуда выходит и который иногда походит как бы на жар от горящих после пожара остатков, а иногда как бы на жар от раскаленного горна или от горячего пара жар кой бани. Когда жар этот влияет на человека, он возбуждает в злых людях ненависть и мщение, а в больных - бред.
Такой огонь, или такое тепло, чувствуется людьми, живущими в любви к себе и к миру, потому что дух их, даже покуда они живут на земле, невидимыми узами привязан к тому аду, где царствует такая любовь. Должно, однако, знать, что живущие в аду не находятся в огне, но что огонь есть только одна видимость, ибо они не чувствуют там никакого жжения, а толь-ко жар, как бывало и прежде в мире. Огонь же видится по соответствию, по-тому что любовь соответствует огню, а все, что представляется в духовном мире, представляется там по соответствию.
Должно знать, что этот огонь, или это адское тепло, переходит в сильный холод, когда небесное тепло влияет на него. Когда это случается, тогда жители ада дрожат, как бы в ознобе, и вместе с тем внутренне мучаются. Это происходит оттого, что они по духу своему совершенно противоположны Божественному началу и что небесное тепло, т.е. Божественная любовь, уничтожает в них адское тепло, т.е. любовь к себе, а вместе с этим и самый огонь их жизни. Вот откуда тот холод, озноб и мучение, которым подвергаются адские духи; при таком холоде они оставляются и в глубоком мраке, от которого понятия их приходят в помешательство и помрачение. Но это бывает редко, и только в том случае, когда их возмущения выходят из должных границ и требуют усмирения.
Так как и под адским огнем разумеется всякая страсть делать зло от любви к себе, то под этим же огнем разумеются и адские мучения, потому что у адских жителей страсть, порождаемая этой любовью, состоит в том, чтоб вредить всем тем, кто не почитает их и не поклоняется им; и чем сильнее тогда гнев их, и чем сильнее вследствие того их ненависть и жажда мщения, тем страстнее желают они свирепствовать против недоброжелателей своих.
Когда подобная ярость загорится во всех членах одного общества и их не сдерживают никакие внешние узы, как-то: страх закона или потеря доб-рой славы, чести, выгоды и жизни, тогда каждый по влечениям своего зла кидается на другого и по мере сил своих завладевает им; желает и других подчинить своей власти, а против тех, которые не поддаются ему, с удовольствием свирепствует. Это удовольствие до того нераздельно от властолюбия, что идет с ним рядом, ибо удовольствие вредить нераздельно от вражды, ненависти, зависти, мщения и других качеств, которые, как было сказано выше, нераздельны от властолюбия.
Все ады состоят из таких обществ, вследствие чего каждый дух в сердце своем питает ненависть к другим и по мере ненависти и сил своих предается жестокостям. Эти жестокости и причиняемые ими страдания так-же разумеются под адским огнем, ибо суть последствия господствующих там страстей.
Выше было сказано, что злой дух бросается в ад по собственной воле своей, поэтому я в нескольких словах скажу, каким образом это происходит, несмотря на то что его в аду ожидают такие мучения. Из каждого ада распространяется особенная сфера от страстей, свойственных его жителям. Когда эта сфера чувствуется духом, в котором господствует та же самая страсть, она проникает в его сердце и наполняет его удовольствием, ибо страсть и удовольствие страсти составляют одно; всякий находит свое удовольствие в том, чего желает. Вследствие этого дух этот и обращается к этому аду и по удовольствию сердца своего желает там остаться. Он еще не знает о тех мучениях, которые ожидают его в аду, но и те, что знают их, все-таки желают остаться там: никто в духовном мире не может устоять против своих страстей, потому что страсть человека принадлежит его любви, любовь - его воле, а воля - его природе или нраву; живет же там всякий по своему нраву. Вследствие чего, когда дух по доброй воле своей или с полной свободой прибывает в свой ад или входит туда, он сначала принят как друг и потому уверен, что находится между друзей, но это продолжается всего несколько часов: меж тем рассматривают, в какой степени он хитер и силен. После того начинают нападать на него (infestare), что совершается различным образом, и постепенно с большей силой и жестокостью. Для этого его заводят внутрь и в глубь ада, ибо чем далее внутрь и вглубь, тем духи злее. После нападений начинают мучить его жестокими наказаниями и не остав-ляют это до тех пор, покуда несчастный не станет рабом. Но как там попытки к восстанию беспрестанны, вследствие того что каждый хочет быть больше других и пылает к ним ненавистью, то возникают новые возмущения. Таким образом, одно зрелище сменяется другим: обращенные в рабство освобождаются и помогают какому-нибудь новому дьяволу завладеть дру-гими, а те, которые не поддаются и не слушаются приказаний победителя, снова подвергаются разным мучениям, - и так далее постоянно. Вот в чем состоят адские мучения, называющиеся адским огнем.
Что же касается скрежета зубов, то под этим должно понимать постоянные споры и состязания между разными видами лжи (falsorum) и, следовательно, между теми духами, что живут в этих родах лжи. К этим спорам и состязаниям присоединяются презрение к другим, вражда, осмея-ние, издевка, богохульство, которые точно так же причиняют разного рода жестокие схватки, ибо каждый ратует за свою ложь и говорит, что это исти-на. Эти споры и состязания слышны вне ада, как бы скрежет зубов, и даже переходят в действительный скрежет, когда истина наитствует на них с небес. В таком аду живут все те, что признавали природу и отвергали Божество, а в самом глубоком - все те, что утвердились в таком понятии. Так как они нисколько не могут принять в себя небесного света и, затем, хоть сколь-ко-нибудь видеть истину внутри самих себя, то они большей частью плотски и чувственны, т.е. верят в то только, что видят глазами и осязают руками. Поэтому всякий обман чувств есть для них истина, а из этого возникает но-вый спор. Их споры потому слышны как бы скрежет зубов, что всякая ложь в духовном мире издает звук, подобный скрежету, и что зубы соответствуют как последним, низшим, началам в природе, так и последним, т.е. чувственно-плотским, началам в человеке. Что в аду есть скрежет зубов, см.: Мат. 8. 12; 13. 42, 50; 24. 51; 25. 30; Лук. 13. 28.

Продолжение следует...

@темы: Собрание истин и заблуждений

---

[Антуан Ксавье]

"Бог и Сатана давным-давно заключили соглашение, где объявили, что не станут вмешиваться в дела смертных. Главная идея заключается в том, что каждой душе, каждому человеку дается шанс сделать
свою жизнь такой, какая ему нравится, а дальше он отправится туда, куда заслуживает - на Небеса или в Преисподнюю. Жизнь смертного - всего лишь основание для классификации его души"

Энтони Пирс. С запутанным клубком. ссылка

"Они очутились в помещении, напоминающем котельную. Вокруг полыхали раскрытые топки. Дым ходил волнами, не давая ничего разглядеть. Воздух обжигал.
- Добро пожаловать в Ад, Смерть, - сказал Сатана, протягивая руку. Рука была красной и чешуйчатой, с длинными когтями. Зейн поколебался, потом шагнул вперед и пожал руку. Здесь надо держаться как можно вежливее. Рука была горячей, но не обжигала.
- Никогда не видели ничего подобного? - оживленно заговорил Князь Зла. Вблизи его удалось разглядеть получше. Рога были больше, чем сперва показались, и блестели, словно отполированные. Во рту сияли клыки, а волосы были подобны языкам пламени. - Проклятые души направляются в отопительный центр Ада, где и трудятся, искупая грехи.
Зейн осмотрелся. Люди с лопатами кидали уголь в топку. Жар был ужасен - от полного сгорания тела защищали только асбестовые фартуки. Зейн знал, что души почти не содержат вещества, но, поскольку он сейчас сам был душой, они казались ему вполне материальными.
- Зачем? - спросил он. - Я понимаю. Ад надо отапливать, но подачу угля вполне можно было сделать автоматической.
- Здесь находятся души тех, кто злоупотреблял служебным положением, - пояснил Сатана. - В свое время они занимали ответственные посты в промышленности, в строительных компаниях и так далее. Вместо того чтобы заботиться об удобстве потребителей, они использовали своих клиентов,
отказываясь от модернизации, даже зная, что в итоге страдают люди. Теперь они искупают грехи, трудясь в тех самых примитивных условиях, которые навязывали другим.
Зейн внимательно изучил работающих. В его квартире на Земле - он тогда еще не был Смертью - зимой иногда стоял жуткий холод. Зейн подозревал, что хозяин квартиры получал немалую выгоду, экономя на топливе. Теперь он мог оценить, как разумно Сатана все устроил.
- Как же они искупают грехи? Нужно накидывать точное количество тонн угля, так, что ли? Сколько это продолжается, и что происходит с тем, кто уже расплатился с долгами?
- Великолепный вопрос! - Сатана весь засиял в невероятном оживлении. - Епитимья накладывается строго индивидуально. Грубо говоря, каждая душа должна испить до конца все то страдание, что причинила кому-либо в течение жизни - до тех пор она трудится. Это требует времени. Само собой, есть и неисправимые души. Учитывается ведь не только работа, но и позиция, точка
зрения. Душа должна искренне раскаяться в содеянном зле. Любая душа со временем может очиститься и стать готовой к отправлению на Небеса".

Энтони Пирс. "На коне бледном" ссылка

@темы: Собрание истин и заблуждений

---

[Антуан Ксавье]

Флуд. Почти весна. Классика.

Тест: Кто ты из романа "Мастер и Маргарита"?
Воланд.
Сатана, посетивший Москву под видом иностранного профессора чёрной магии, «историка». ­register_image(151368972);­

Пройти тест

@темы: Код доступа в Небеса

---

Эммануил Сведенборг. О Небесах, о мире духов и об аде. Глава 3

[Иоганн Араго]

Все жители ада обретаются во зле и потому во лжи по любви к себе и к миру

Все жители ада обретаются во зле и потому во лжи, и нет там никого, кто бы находился в то же время во зле и в истине. Большая часть злых людей в мире знакомы с истинами духовными, т.е. с истинами церкви, ибо в детстве они учились им, потом узнавали их из проповедей и чтения Слова и вследствие того сами говорили о них. Даже некоторые из них, умея говорить от имени истины с притворным чувством и поступать при этом искренне, как бы по вере духовной, умели заверять других, что они в душе христиане. Но те из них, которые внутренне думали против этих истин и от зла, мыс-ленно желаемого, воздерживались только ради гражданских законов, славы, чести и выгод, все эти люди, по сердцу злые, обретаются в истине и потому в благе только по действиям тела, а не духа. Поэтому когда в той жизни их внешнее откидывается, а внутреннее, духу их принадлежавшее начало рас-крывается, то они вполне обретаются во зле и во лжи, а нисколько не во благе или в истине. Ясно, что истины и блага эти как познания научные пребы-вали в одной памяти их и что они только извлекали их оттуда, когда говорили о них или когда выказывали добро свое, как бы исходящее от любви и веры духовной. Когда подобные духи предоставляются своему внутреннему началу и, следовательно, своему злу, они не могут более произносить истин, но говорят одну ложь, потому что они говорят по злу своему, а говоря по злу, невозможно высказывать истину, ибо тогда дух есть не что иное, как свое зло; от зла же исходит одна ложь. Каждый злой дух, прежде чем быть ему ввергнутым в ад, приводится в это состояние; это называется совлечься, отщетиться (vastari) истин и благ. Это совлечение есть не что иное, как введение (immissio) во внутреннее начало человека, т.е. в собь, или, наконец, в самый дух его.
Когда человек после смерти приходит в это состояние, он уже бо-лее не дух, кажущийся человеком (homo spiritus), как это было в первом его состоянии, о котором говорилось выше, но он подлинно становится духом; ибо настоящий дух лицом и телом соответствует внутренним, духу (animi) принадлежащим началам и, следовательно, внешний образ его есть отпечаток его внутренних начал. Таков дух после первого и второго состояния, о которых говорилось выше: в это время, смотря на него, тотчас уз-наешь не только по лицу и телу, но и по речи и движениям его, каков он. Будучи тогда в себе самом, он не может быть в ином месте, как с подобными себе.

В духовном мире все чувства и происходящие от них помыслы всячески общаются, поэтому дух как бы от себя самого влечется к себе подобным, ибо он влечется тогда своим чувством и удовольствием этого чувства. Он даже сам обращается в ту сторону, ибо он тогда вдыхает в себя жизнь свою или дышит свободно, чего не бывает с ним, когда он обращается в другую сторону. Должно знать, что в мире духовном общение с другими совершается посредством обращения лица, и что живущие в сходной любви постоянно обращены друг к другу лицом, и что это бывает всегда, как бы тело их ни вращалось. Вот отчего происходит, что все адские духи обращаются в противную от Господа сторону, ко тьме и мраку, которые в духовном мире занимают место солнца и луны природного мира; и что, напротив, ан-гелы обращаются к Господу как к небесному солнцу и луне. Из этого теперь видно, что все живущие в аду находятся во зле и потому во лжи и что они обращены к своим любовям.
Все духи в аду, рассматриваемые при некотором свете небесном, предстают в образе своего зла, потому что каждый из них есть изображение своего зла; ибо в каждом внутреннее и внешнее составляют одно, и внутрен-нее видимо проявляется во внешнем, т.е. в лице, теле, речи и движениях. Та-ким образом, при первом взгляде можно узнать, какого они свойства. Вообще их (внешние) образы выражают презрение к другим, угрозу тем, кто не почитает их, различного рода ненависть и мщение. В этих образах злость и жестокость проглядывают из внутренних начал, но, когда другие их хвалят, почитают и поклоняются им, лицо их изменяется, и в нем выражается как бы радость от удовольствия. Невозможно описать в немногих словах, чем кажутся все эти образы, ибо ни один из них не подобен другому. Только между теми, которые в одинаковом зле и которые поэтому находятся в одном адском обществе, есть общее сходство, вследствие которого, как бы от общего источника, все лица этого общества кажутся несколько схожими. Вообще их лица ужасны и, подобно трупам, лишены жизни: у некоторых они черны, у других огненны, подобно факелам; у других безобразны от прыщей, нарывов и язв; у весьма многих лица не видать, а вместо него что-то волосатое и костлявое, у других торчат только одни зубы. Тела их точно так же уродливы, и речь их звучит как бы гневом, ненавистью или мщением, ибо каждый из них говорит по своей лжи, и звук его голоса отвечает злу его, - словом, они все суть образы своего ада.
Мне не было дано видеть, каков образ самого ада вообще; мне только было сказано, что как небеса в совокупности изображают (referat) одного человека, так и ад в совокупности изображает одного дьявола и также может представиться в виде одного дьявола. Но мне часто дано было видеть, каков образ ада в частности, или отдельных адских обществ, потому что при отверстиях, ведущих к ним, или при так называемых вратах ада, обыкновенно является чудовище, в котором виден образ, общий всем жителям этого ада; причем и лютость их изображается в жестоких и свирепых действиях, о которых нечего упоминать.
Следует, однако, знать, что адские духи кажутся такими только при небесном свете, но что между собой они кажутся людьми. Божественным милосердием Господа допущено, чтобы они между собой не казались столь противными, как перед ангелами, но эта видимость обманчива, потому что если только несколько небесного света проникнет к ним, то их человеческие образы превращаются в чудовищные, которые, как было сказано выше, им действительно принадлежат, ибо при небесном свете все показывается тем, что оно есть в себе самом. Вот почему они бегут от небесного света и обра-щаются к своему, более грубому свету (lumen), который кажется как бы све-том от раскаленных углей, а иногда как бы светом от пылающей серы; но и этот слабый свет превращается в совершенную темноту, когда его коснется хоть один луч небесного света. На этом основании сказано, что ад находится во тьме и мраке, а тьма и мрак означают всякого рода от зла исходящую ложь, такую именно, которая находится в аду.
Из усмотрения этих чудовищных образов адских духов, которые все, как было сказано выше, выражают презрение к другим, угрозы против тех, которые не почитают и не уважают их, ненависть и мщение, направлен-ные против тех, которые им не благоприятствуют, мне стало ясно, что все они вообще суть образы любви к себе и любви к миру и что разное зло, ко-торое они, в частности, изображают, происходит от этих двух видов любви. Мне также было сказано с небес и, кроме того, доказано несколькими опы-тами, что эти оба рода любви, т.е. любовь к себе и любовь к миру, царствуют в аду и образуют (faciant) его, что любовь к Господу и любовь к ближнему царствуют на небесах и образуют их и что, наконец, эти оба рода любви, как адской, так и небесной друг другу диаметрально противоположны.
Вначале я дивился тому, что любовь к себе и любовь к миру до того дьявольские и что живущие в этих любовях являются на вид такими чудовищами. Потому что в мире мало думают о любви к себе, а более о той внешней напыщенности духа, которая называется гордостью и которая, бу-дучи видима для глаза, одна и принимается за любовь к себе. А та любовь к себе или то самолюбие, которое таким образом не выказывается, почитается в мире душой жизни; им человек побуждается к занятию должностей и службе, и если он не ищет в них чести и славы, то говорят, что дух его коснеет. Разве не говорят: кто сделал что-нибудь хорошего, полезного и достопамятного, если не с той це-лью, чтоб снискать почет и славу между людей или стать высоко во мнении других? Откуда, говорят, происходит это стремление, если не от пылу любви к славе и чести и, следовательно, от любви к себе? Из этого следует, что в мире неизвестно, что любовь к себе, рассматриваемая в себе самой, есть та любовь, которая царствует в аду и образует в человеке ад. Вследствие чего я сперва скажу, что такое любовь к себе, а затем - что от этой любви как от общего источника истекает всякого рода зло и всякого рода ложь.
Любовь к себе состоит в том, чтоб желать добра себе одному, а не другим, и даже не церкви и не отечеству или какому человеческому обществу, если и тут опять не ради себя самого; или еще в том, чтоб делать добро другим ради почести и славы для себя самого. Если человек не видит этих выгод в службе, которую он несет, то он внутренне говорит себе: что мне в этом? для чего я буду это делать? какая мне от этого польза? - и затем броса-ет свое дело. Из чего ясно, что кто предан любви к себе, тот не любит ни церкви, ни отечества, ни общества и никакой службы, а лишь себя одного. Его удовольствие есть только удовольствие своей любви, а так как удоволь-ствие, от любви происходящее, составляет саму жизнь человека, то, следова-тельно, его жизнь есть жизнь самого себя (vita sui), а жизнь самого себя есть жизнь, происходящая от соби человека, а собь человека есть в себе самой не что иное, как зло.
Кто любит самого себя, тот любит и своих, т.е. детей и внуков своих, и вообще всех тех, кто составляет с ним одно и которых он называет своими. Любить тех и других значит то же самое, что любить себя, ибо такой человек видит их в себе и себя в них; в числе тех, кого он называет своими, находятся и все те, которые его хвалят, почитают и уважают.
Из сравнения с небесной любовью можно видеть, в чем состоит любовь к себе. Небесная любовь состоит в том, чтобы любить службу ради службы или благо ради блага; и человек несет эту службу и творит это благо для церкви, для отечества, для общества и для сограждан своих. Это значит любить Бога и любить ближнего, потому что всякая служба и всякое благо исходят от Господа и составляют того ближнего, которого мы должны любить. Но кто любит службу и благо ради себя самого и выгоды, тот любит их не иначе как слуг, за то, что они ему служат. Из этого следует, что живущий в любви к себе хочет, чтоб церковь, отечество, человеческое общество и его сограждане служили ему, а сам не хочет служить им; он ставит себя выше их, а их ставит ниже себя. Поэтому насколько кто предан любви к себе, настолько он удаляется от небес, ибо он настолько же удаляется от небесной любви.
Далее: насколько кто живет небесной любовью, состоящей в том, чтоб любить всякого рода службу и благо и проникаться сердечным удовольствием, когда творишь их ради церкви, отечества, человеческого общества и сограждан, настолько тот человек ведется Господом, ибо в этой любви пребывает сам Господь и сама она исходит от Господа. Напротив того: насколько кто живет в любви к себе, состоящей в том, чтобы нести службу и творить благо для самого себя, настолько тот ведется самим собой, а насколько человек ведет сам себя, настолько он не ведется Господом. Из этого следует и то, что чем более кто любит себя, тем более он удаляется от Божественного начала, а следовательно, и от небес. Вести себя самому - значит быть ведомым своей собью, а собь человека есть не что иное, как зло, ибо его наследственное зло состоит в том, чтоб любить себя более Бога и мир более небес. Человек погружается в собь свою и затем в свое наследственное зло всякий раз, как он видит себя во благе, которое он творит, ибо он тогда смотрит от блага к себе, а не от себя к благу, почему и видит в этом благе свой образ, а не какой-либо образ Божества. Что это так, я убедился в этом и по опыту: есть злые духи, чьи жилища находятся в средней области между севером и западом, под небесами, и которые обладают искусством погру-жать добрых духов в свою собь и, следовательно, в разного рода зло; для этого они погружают их в мысли о себе самих, действуя при этом или от-крыто, лестью и почитанием, или тайно, направляя их чувства к себе самим; по мере того как они работают над этим, они отвращают от небес лица доб-рых духов, затемняя вместе с тем их разум и вызывая из соби их разного рода зло.
.Что любовь к себе противоположна любви к ближнему, это можно видеть по происхождению и сущности той и другой. Любовь к ближнему в тех, что живут в любви к себе, начинается с себя; они говорят, что каждый есть сам себе ближний, и от себя как от центра они идут к тем, кото-рые образуют с ними одно, убавляя круг смотря по степени, в которой другие соединены с ним любовью. Находящиеся вне этого сближения считаются за ничто, а те, что действуют против них и против их зла, почитаются врагами, хотя б они и были людьми мудрыми, честными, искренними и правдивыми. Напротив того, духовная любовь к ближнему начинается от Господа, и от Господа как от центра идет ко всем тем, которые соединены с Господом любовью и верой, и простирается к ним по качеству любви и веры в них. Из этого ясно, что любовь к ближнему, начинающаяся с человека, противоположна любви к ближнему, начинающейся с Господа, и что первая исходит от зла, ибо исходит от соби человека, меж тем как вторая исходит из блага, ибо исходит от Господа, который есть само благо. Ясно и то, что любовь к ближнему, происходящая от человека и его соби, - плотская, а любовь к ближнему, исходящая от Господа, - небесная. Словом, любовь к себе в том человеке, который ей предан, образует голову, а небесная любовь ноги, на которых он стоит и которыми он даже попирает ее, если только она не нужна ему; вот отчего происходит, что низвергающиеся в ад, кажется, будто опрокидываются туда головой вниз, а ногами вверх.
Любовь к себе такова, что чем более ей послабляется, т.е. чем бо-лее ей отпускаются внешние узы, т.е. страх закона и налагаемых им наказаний, страх потерять доброе имя, честь, выгоду, должность или жизнь, тем более она усиливается и наконец доходит до желания не только владычествовать над всей землей, но и над небесами, и даже над самим Божеством; ни пределов, ни конца она не знает. Такова страсть, которая скрывается в каждом человеке, живущем в любви к себе, хотя она и не обнаруживается в мире, где человека удерживают те узы, о которых было сказано выше. Что это так, всякий может видеть из действий царей и сильных мира сего, которые, не зная таких преград и уз, идут на чужие области и по мере успеха завладевают ими, стремясь к беспредельной славе и могуществу. Это же самое еще яснее доказывает Вавилон нынешнего времени, который простер свое Господство даже до небес, всю Божественную власть Господа присвоил себе и постоянно стремится идти далее. Когда такие люди после смерти своей при-ходят в ту жизнь, они становятся совершенно против Божества и небес и переходят на сторону ада.
Вообразите себе общество, состоящее из таких людей, что каждый любит только одного себя, а других только в той мере, насколько они с ним составляют одно, - и увидите, что любовь их та же, что между ворами, которые между собой обнимаются и зовут друг друга друзьями, покуда действуют заодно, а как только расходятся и не признают своего начальства, нападают друг на друга и режутся. Если рассмотреть их внутренние начала или заглянуть в их дух, окажется, что они полны непримиримой друг к другу ненависти, что они внутренне смеются над всем, что честно и правдиво, и даже над Божеством, которое они отбрасывают как вещь пустую; это становится еще виднее из подобных обществ в аду, о которых будет сказано впоследствии.
Внутренние начала мыслей и чувств тех людей, что более всего любят самих себя, обращены к ним самим и к миру, т.е. в противоположную сторону от Господа и небес; поэтому они полны всякого рода зла, и Божественное начало не может влиять на них, ибо, как только оно начинает влиять, оно погружается в их помыслы о себе самих, оскверняется и в то же время погружается в разное зло, от их соби происходящее. Вот отчего все такие люди смотрят в той жизни в противоположную от Господа сторону, по на-правлению к тому центру тьмы, который занимает там место здешнего солнца и совершенно противоположен небесному солнцу, т.е. Господу. Тьма же означает зло, а здешнее солнце любовь к себе.
Разное зло, свойственное тем, кто живет в любви к себе, состоит вообще в презрении к Другим, в зависти, в неприязни к тем, которые не благоприятствуют им, во вражде, которая от того возникает, во всякого рода ненависти, мщении, хитрости, обмане, немилосердии и жестокости. Что касается веры, то они не только питают презрение к Божеству и к Божественным началам, т.е. к истинам и благам церкви, но и полны гнева против них. Когда же человек становится духом, гнев этот превращается в ненависть, и тогда он не только терпеть не может, чтоб говорили перед ним о Божествен-ных предметах, но он даже пылает ненавистью против всех тех, кто признает Божественное начало и поклоняется ему.
Я говорил с одним духом, который в мире был из числа сильных и необыкновенно любил себя. Когда он услыхал, что я говорю о Божестве, и в особенности когда я произнес имя Господа, он до того пришел в ярость от ненависти, что пылал желанием убить Его. Этот же самый дух, когда узы любви его послаблялись, желал быть дьяволом, чтоб он мог по любви своей к себе постоянно наваждать небеса. Это же самое желание выражается многими из тех, что принадлежат к римско-католическому исповеданию, когда они, перейдя в ту жизнь, замечают, что всякая власть принадлежит Господу, а у них нет ее нисколько.
Я увидал на западной стороне, к югу, несколько духов, которые говорили, что, живя в мире, они занимали высокие должности, вследствие чего теперь заслуживают предпочтение перед другими и должны ими повелевать. Ангелы исследовали, каковы они были внутри, и нашли, что они в мирских должностях своих имели в виду не службу свою, а самих себя и что, следовательно, они предпочитали себя службе. Но так как они сильно жела-ли и домогались того, чтоб повелевать другими, то им дано было занять место между духами, которые совещались о предметах высокой важности. Тогда оказалось, что они вовсе не могли ни внимательно рассуждать о делах, про которые шла речь, ни видеть предмет внутренне, в себе самом; что они говорили, не думая о службе, вещи, но по соби своей; и, кроме того, что они
хотели действовать, как им заблагорассудится смотря но личной приязни. Поэтому они были отставлены от этой должности и отправлены искать себе другую в ином месте. Они продолжали далее путь свой к западу и кое-где были приняты, но им везде было сказано, что они мыслят только о себе са-мих и ни о чем, кроме как о себе, что, следовательно, они глупцы и только подобны плотским чувственным духам. Поэтому они были отсылаемы ото-всюду, куда бы они ни приходили; а несколько времени спустя их увидали в крайней бедности просящими милостыню. Из этого мне стало ясно, что жи-вущие в любви к себе, хотя в пылу любви своей и кажутся в мире, будто го-ворят мудро, но что тем не менее они говорят так только из памяти, а не по какому-либо свету рассудка. Вот почему в той жизни, когда содержащемуся в их природной памяти не позволено более воспроизводиться, они становятся глупее других - по той в особенности причине, что они отлучены от Божества.
Господство бывает двоякого рода: одно принадлежит любви к ближнему, другое любви к себе. Эти оба рода господства в сущности совер-шенно друг Другу противоположны. Кто господствует из любви к ближне-му, тот всем желает блага и ничего так не любит, как службу и, следовательно, служить другим (служить другим значит желать блага другим и нести службу для церкви, отечества, общества или сограждан); вот в чем состоит любовь и сердечное наслаждение этого человека. Поэтому, когда он заняти-ем почетных должностей возвышается над другими, он радуется, но не ради самой должности, а ради тех высоких служб, которые тогда он может исполнять в большем количестве; таково господство на небесах. Тот же человек, напротив, который господствует по любви к себе, никому не хочет блага, как только самому себе; службы, которые он несет, исполняются им только из видов чести и славы, которые одни и признаются им службами. Он служит другим ради того только, чтоб ему служили, чтоб его почитали и чтоб господствовать, он домогается высоких должностей не ради добра, которое он должен принести отечеству и церкви, но ради того, чтобы быть на виду и в славе и затем наслаждаться своим сердечным удовольствием. Любовь к господству остается в каждом и в той жизни. Те, что властвовали по любви к ближнему, получают власть и на небесах, но тогда не они господствуют, а службы, которые они любят; а когда господствуют службы, то и господство принадлежит Господу. Напротив, те, что в мире властвовали из любви к се-бе, перейдя в ту жизнь, занимают там в аду самые низкие должности. Я видел людей могущественных и властвовавших в мире из любви к себе, брошенных среди самых низких существ ада, и даже некоторых среди тех, что живут там в помойных ямах (latrina).
Что же касается любви к миру, то эта любовь не в той же степени противоположна небесной любви, потому что не такое зло скрывается в ней. Любовь к миру состоит в том, чтоб желать каким-нибудь средством стяжать
себе чужое имущество, полагая сердце свое в богатстве и допуская, чтоб мир отвлекал и отвращал дух от любви духовной, т.е. от любви к ближнему и, следовательно, от небес и Божества. Впрочем, эта любовь разнообразна: иные любят богатства, чтоб через них подняться к почестям, которые одни любимы; иные любят почести и высшие должности, чтоб приобретать богатства; иные любят богатства для различных служб, доставляющих им здесь удовольствия; другие любят богатства для одних богатств, такова любовь скупых и т.д. Цель, с которой любишь богатства, называется службой, и эта цель, или служба, определяет качество любви, ибо любовь такова, какова цель, для которой действует человек; все остальное служит ему только средством.

Продолжение следует...

@темы: Собрание истин и заблуждений

---

Эммануил Сведенборг. О Небесах, о мире духов и об аде. Глава 2

[Иоганн Араго]

Господь никого не ввергает в ад, но это делается самим духом

В некоторых людях укоренилось понятие, что Господь отвращает лицо свое от человека, отметает его от себя и в гневе своем за соделанное им зло низвергает его в ад. Иные идут еще далее и думают, что Бог наказывает человека и делает ему зло. Люди утверждаются в этом понятии вследствие буквального смысла Слова, в котором находятся подобные выражения, не ведая, что духовный смысл Слова, объясняющий смысл буквальный, совер-шенно от него отличен и что, следовательно, настоящее учение церкви, основанное на духовном смысле Слова, учит другому, а именно тому, что никогда Бог не отвращает лица своего от человека и не отвергает его от себя; что Он никогда никого не ввергает в ад и не гневается. Равно и всякий человек, чей ум при чтении Слова хоть несколько озарен, постигает это из одного того, что Бог есть само благо, сама любовь и само милосердие, что само благо не может никому сделать зло и что сама любовь и само милосердие не могут отвергнуть человека, ибо это было бы противно самой сущности милосердия и любви, а следовательно, и противно самому Божественному началу. Поэтому люди с умом озаренным (ex mente illustrata) ясно постигают, читая Слово, что Господь никогда не отвращается от человека, а если не отвращается, то поступает с ним по благу, по любви и по милосердию, т.е. что Он желает ему блага, любит его и милосердствует о нем. Из этого люди эти видят также, что буквальный смысл Слова, в котором находятся подобные выражения, заключает в себе смысл духовный, согласно которому должны быть объяснены те выражения, которые в буквальном смысле своем приспособлены были к пониманию человека и согласованы с его первоначальными и общими понятиями.
Человек озаренный видит, кроме того, что благо и зло суть два противоположные начала, и столь же противоположные, как небеса и ад; что всякое благо идет с небес, а всякое зло из ада; а как Божественное начало Господа образует небеса, то от Господа наитствует на человека одно только благо, а из ада одно зло; что, таким образом. Господь постоянно отклоняет человека от зла и наклоняет его к добру, а ад постоянно склоняет его ко злу. Если б человек не находился между тем и другим, он был бы ли-шен всякого мышления и всякой воли, и еще более всякой свободы и всякого выбора, ибо человек одарен всем этим вследствие равновесия между добром и злом. Поэтому если б Господь отвратился от человека и человек был бы предоставлен одному злу, то он и не стал бы более человеком. Из этого ясно, что Господь наитствует благом на всякого человека, как на злого, так и на доброго, но с той разницей, что злого человека Он постоянно отклоняет от зла, а доброго человека постоянно склоняет к добру и что причина такой раз-ницы в самом человеке, ибо он приемник.

Из этого видно, что человек делает зло по влиянию ада, а добро по влиянию от Господа. Но как человек думает, что он все делает сам от себя, то и зло, которое он делает, принадлежит ему как собственное, из чего следует, что виной своего зла сам человек, а никак не Господь: зло в человеке есть ад в нем, ибо все равно сказать - зло или ад. Итак, если сам человек - виной своего зла, то, следовательно, он сам собой ввергается в ад, а не Гос-подом; Господь так далек от этого, что Он освобождает человека из ада, как только человек не хочет и не любит более оставаться в своем зле. Вся воля и вся любовь человека после смерти его остаются при нем: кто хочет и любит зло на земле, тот хочет и любит то же самое зло и в той жизни и не терпит, чтоб его тогда разлучали с ним; поэтому человек, находящийся во зле, привязан к аду и духом своим действительно пребывает в аду, а после смерти своей ничего большего не желает, как быть там, где его зло. Из этого следует, что человек после смерти сам собой ввергается в ад, а не Господом.
Скажу также, как это делается. Когда человек вступает в ту жизнь, он сначала принимается ангелами, которые оказывают ему всевоз-можные услуги, говорят с ним о Господе, о небесах, об ангельской жизни и поучают его истинам и благам. Но если человек, тогда уже ставший духом, таков, что он еще в мире слыхал о том же, но сердцем отрицал или презирал это, то, несколько поговорив с ними, он желает оставить их и ищет, как бы уйти; когда ангелы замечают это, они оставляют его. После некоторого пребывания с другими, он наконец присоединяется к тем, которые живут в одинаковом с ним зле. Когда это совершается, он тогда отвращается от Господа и обращается лицом к аду, с которым он был соединен еще на земле и в котором находятся все живущие в одинаковом с ним зле. Из этого ясно, что Господь влечет к себе каждого духа посредством ангелов и небесного наития, но что духи, находящиеся во зле, совершенно тому противятся, отрываются, так сказать, от Господа и злом своим как бы на веревке влекутся в ад. А если они таким образом влекутся и, по любви ко злу, под-даются влечению, то ясно, что они сами и по доброй воле ввергаются в ад. В мире не верят, чтобы это было так, вследствие понятия, составившегося здесь об аде, и даже в той жизни тем, которые не находятся в аду, кажется, будто это совершается таким же образом. Но иначе кажется это тем, кто сам ввергается в ад, ибо они идут туда добровольно; и те, которые вступают туда с горячей любовью ко злу, даже будто бросаются вниз головой и вверх нога-ми. Вследствие такой видимости другим кажется, что они ввергаются в ад силой Божественной. Из всего этого можно теперь видеть, что Господь никого не ввергает в ад, но что каждый ввер-гается туда сам, не только покуда он живет на земле, но даже и после смерти, ставши духом, как и прочие.
Господь по Божественному естеству своему, которое есть благо, любовь и милосердие, не может поступать одинаково с каждым человеком, потому что разного рода зло и ложь этому препятствуют и не только ослабляют, но и отталкивают Его Божественное наитие. Зло и ложь подобны черным тучам, которые становятся между солнцем и оком человека, скрывая от него блеск и ясность света; солнце же постоянно силится разогнать противо-стоящие тучи и в это время с разных сторон, то тут, то там, бросает на человека хоть несколько света. Точно так и в духовном мире: солнце там есть Господь и Его Божественная любовь; свет есть Божественная истина; черные тучи - это ложь, происходящая от зла; око есть разум. Насколько кто находится там во лжи по злу, настолько он окружен тучей, черной и густой по степени своего зла; из этого сравнения можно ви-деть, что Господь постоянно присущ каждому, но приемлется различно.
Злые духи в мире духов строго наказываются с той целью, чтоб они, страшась наказаний, воздерживались от зла. При этом кажется, будто и наказываются они Господом, но тем не менее ни одно наказание не идет от Господа, а все они происходят от самого зла, потому что зло до того соеди-нено со своей карой, что одно с другим не может быть разлучено. Адское сонмище ничего большего не желает и не любит, как делать зло и в особенности налагать наказания и мучить, а потому и делает зло и подвергает наказаниям каждого, кто не находится под охраной Господа. Когда зло совершено кем-нибудь от злого сердца, что устраняет всякую защиту (tutela) со стороны Господа, тогда злые духи нападают на виновного и наказывают его. Это может быть несколько пояснено преступлениями и наказаниями их в здешнем мире, где они также неразлучно соединены: здесь для каждого преступления или зла закон определяет наказание, вследствие чего кто совершает преступление, тот подвергается и наказанию; разница только в том, что в мире зло может быть сокрыто, меж тем как в той жизни это невозможно. Из этого легко убедиться, что Господь никому не делает зла и что в той жизни точно так же, как и здесь, царь, судья и закон не причины тому, что наказывается виновный, ибо никто из них не был причиной зла, совершенного преступником.

Продолжение следует...

@темы: Собрание истин и заблуждений